Вячеслав Шпаковский
Мой дядя самых честных правил:
Своим хозяйством строго правил,
Гречиху сеял, лен и рожь,
Не брал чужого, но – не трожь
Его мочальное богатство…
Он почитал за святотатство
Есть свежий хлеб, коль черствый есть.
За что хвала ему и честь.
А брат его, от вас не скрою,
Совсем был на другую стать.
Хотел он ферму здесь построить
И фермером молочным стать.
(Е. Пермяк. «Горбатый медведь»)
В прошлый раз мы остановились на том, что еще в Шушенском В.И. Ленин начал работу над книгой «Развитие капитализма в России» и, вернувшись из ссылки, даже издал ее, причем совершенно легально, в Петербурге. И никто его за это ни к чему не привлек, хотя, собственно, а за что было привлекать? Еще одно исследование, доказывавшее, что народники не правы. Что в стране развивается капитализм и… что в этом плохого? Речи о необходимости свержения государственной власти автор в ней не вел, констатировал факты, так что цензура была не против. А работа и в самом деле получилась очень интересная. Дело в том, что в России почему-то в то время очень любили статистику. Статистические отчеты регулярно публиковались на страницах разных «Губернских вестников», а в них сообщалось количество запашных и паровых земель, хомутов и телег, стоимость пятка яиц в Вятской и Оренбургской губерниях, количество проследовавших в Сибирь отходников после столыпинской реформы (это мы немного забежали вперед, но это было и после выхода работы Ленина), проследовавших по Волго-Вятской железной дороге через Пензу (включая несовершеннолетних детей) и количестве вернувшихся оттуда, словом дореволюционная статистика России знала о России все! И вот Ленин на основе массы статистических данных взял, да и показал, что все народнические теории о том, что капитализм в России есть «искусственное явление», неуместны, так как игнорируют общественное разделение труда.
Дореволюционная деревня Самарской губернии.
А далее он начал с анализа отношений в деревне, где уже тоже победил капитализм, хотя народники с пеной у рта доказывали, что в России главной ячейкой общества является крестьянская община. Причем в этом-то они как раз и были правы, так как отрицать общинный характер ментальности русского крестьянства было бессмысленно. Но… «мухи отдельно, а котлеты – отдельно!» Так и здесь: менталитет – менталитетом, а неравномерность в распределении посевов тоже никуда не ушла. Ленин, опираясь на данные статистики, доказал, что ⅖ всех дворов (включающих ³∕₁₀ населения) имели около ¹∕₈ всех посевных земель, и принадлежали к бедной группе, которой дохода от своего крестьянского труда не хватало. Затем шло среднее крестьянство, так же занимавшее около ⅖ дворов, которому земли и доходов с нее хватало. И, наконец, дальше шло крестьянство зажиточное (около ⅕ дворов и ³∕₁₀ все населения империи), имевшее в руках больше половины всех посевов, причем посевы на один двор у этого слоя были таковы, что их «коммерческий» характер был явно виден. Причем, чем не больше на двор приходится земли, тем больше рыночный % производимого зерна! Сами эти крестьяне уже не могли обрабатывать эту землю и нанимали сельскохозяйственных рабочих подобно американским фермерам. Так, в «трех северных уездах Таврической губ. зажиточное крестьянство нанимает, по расчету автора, свыше 14 тысяч сельских рабочих. Наоборот, бедное крестьянство «отпускает рабочих» (свыше 5 тысяч), т. е. прибегает к продаже своей рабочей силы, так как доход от земледелия дает, например, в группе с 5-10 дес. посева только около 30 руб. деньгами на двор». То есть в деревне уже произошел процесс социального расслоения. Уже возник сельский пролетариат, уже имеется рынок – то есть капитализм в деревне победил фактически полностью.
Станция Бурея Амурской железной дороги.
Рассмотрев деревню, Ленин переходит к ее влиянию на город. Прежде всего он называет три основные формы промышленности, отличающиеся различным укладом их техники. Это мелкотоварное производство, существовавшее чуть ли не с незапамятных времен. Затем мануфактура, превращающее крестьянина в мастерового, и наконец – промышленное, рыночное производство.
А дальше ему принадлежит очень интересная мысль: ««Неустойчивость» крупной машинной индустрии всегда вызывала и вызывает реакционные жалобы людей, которые продолжают смотреть на вещи глазами мелкого производителя и забывают, что только эта «неустойчивость» и заменила прежний застой быстрым преобразованием способов производства и всех общественных отношений». То есть получается, что застой это… «уверенность в завтрашнем дне», та самая уверенность, о которой так сокрушаются сегодня те, кто молится на СССР, как на святую икону. Потому, что, да, уверенность – это неплохо, и даже очень хорошо. Вот только в соревновании с «неуверенными», «уверенные» почему-то проигрывают, а почему проигрывают понятно – боятся. И выходит парадоксальная ситуация: когда «уверенности мало» – это плохо, людей парализует страх. Но когда ее много – это тоже плохо. В обществе начинается застой и в итоге это самое «общество застоя» проигрывает «обществу неустойчивости». То есть жаловаться на неустойчивость крупной машинной индустрии значит жаловаться на… общественный прогресс, который может быть быстрым, а может быть и медленным!
Далее Ленин пишет: «Бесспорно, что капиталистическая фабрика ставит эти разряды рабочего населения (имеются ввиду выходцы из села, малоквалифицированные рабочие, а также женщины и подростки – В.О.) в особенно тяжелое положение, что по отношению к ним особенно необходимо сокращение и регулирование рабочего дня, обеспечение гигиенических условий работы и пр., но стремления совершенно запретить промышленную работу женщин и подростков или поддержать тот патриархальный строй жизни, который исключал такую работу, были бы реакционными и утопичными. Разрушая патриархальную замкнутость этих разрядов населения, которые прежде не выходили из узкого круга домашних, семейных отношений, привлекая их к непосредственному участию в общественном производстве, крупная машинная индустрия толкает вперед их развитие, повышает их самостоятельность, т. е. создает такие условия жизни, которые стоят несравненно выше патриархальной неподвижности докапиталистических отношений». То есть хотим мы разрушения патриархальных отношений в обществе – значит надо привлекать в работу женщин и детей. Потому, как патриархальщина – это застой, а «застойных» обгоняют «не застойные», а там уже и до 1991 года совсем недалеко! То есть пройти нужно по «лезвию бритвы», причем здесь одинаково опасно скатиться как «влево», так и «вправо».
Сельский промысел.
Как же велико было число отхожих неземледельческих рабочих в России? «Ленин, основываясь на данных паспортного контроля, сообщает: «Число рабочих, занятых всякими отхожими промыслами, составляет не менее 5 – 6 миллионов. А далее, полемизируя с другими авторами – Ленин вообще любил писать свои работы в полемическом ключе, – он пишет, что «отхожий «питерщик» и грамотнее, и культурнее, и развитее, чем оседлый костромич в каких-нибудь «лесных» уездах. Подобно отвлечению населения от земледелия в города, неземледельческий отход представляет из себя явление прогрессивное. Он вырывает население из заброшенных, отсталых, забытых историей захолустий и втягивает его в водоворот современной общественной жизни. Он повышает грамотность населения и сознательность его, прививает ему культурные привычки.
Труд подростков на фабрике.
Вот они – будущие революционеры, строители нового мира. «Весь мир насилья мы разрушим, до основания, а затем, мы наш, мы новый мир построим, – кто был ничем, тот станет всем…»
«Отход в города ослабляет старую патриархальную семью, ставит женщину в более самостоятельное положение, равноправное с мужчиной. «Сравнительно с оседлыми местностями, солигалическая и чухломская семья» (самые отхожие уезды Костр. губ.) «гораздо менее крепка не только в смысле патриархальной власти старшего, но даже и в отношениях между родителями и детьми, мужем и женою. От сыновей, отправляемых в Питер с 12 лет, конечно, нельзя ожидать сильной любви к родителям и привязанности к родительскому крову; они становятся невольно космополитами: «где хорошо, там и отечество»». «Привыкшая обходиться без мужской власти и помощи, солигаличанка вовсе не похожа на забитую крестьянку земледельческой полосы: она независима, самостоятельна... Побои и истязания жен здесь редкое исключение... Вообще равенство женщины с мужчиной сказывается почти везде и во всем» – цитирует он статью из журнала «Юридический Вестник», 1890 г., № 9, с. 142.
Рабочие Путиловского завода.
А вот еще один отрывок из журнального материала, приведенный В.И. Лениным в своей работе: «Недостаток» (в рабочих) «всегда полный, а причина та, что подгородное население избаловано, работают в мастерских железных дорог, и служат там же. Близость Калуги и базары в ней постоянно собирают окрестных жителей для продажи яиц, молока и т. п., и затем огульное пьянство в трактирах; причина та, что все население стремится к большому жалованью и ничегонеделанию. Жить в сельских рабочих считается стыдом, а стремятся в города, где и составляют пролетариат».
Ну, а сколько всего было рабочих в России на рубеже ХХ века? Ленин сделал и этот подсчет: 1) сельскохозяйственные наемные рабочие. Число их – около 3 1/2 млн. (по Евр. России). 2) Фабрично-заводские, горные и железнодорожные рабочие – около 1 1/2 млн. Итого пять миллионов профессиональных наемных рабочих. Далее, 3) строительные рабочие – около 1 миллиона. 4) Рабочие, занятые в лесном деле (рубка леса и первоначальная обработка его, сплавка и т. д.), занятые земляными работами, сооружением железных дорог, работами по нагрузке и разгрузке товаров и вообще всякого рода «черными» работами в индустриальных центрах. Их около 2 млн. 5) Рабочие, занятые капиталистами на дому, а также работающие по найму в обрабатывающей промышленности, не причисляемой к «фабрично-заводской промышленности». Их – около 2 млн. Итого – около десяти миллионов наемных рабочих. Исключаем из них приблизительно 1/4 на женщин и детей, – остается 7 1/2 млн. наемных рабочих из взрослых мужчин.
Рабочие паровозного депо в 1917 году – элита пролетариата, между прочим!
Ну а вывод из всего это будет довольно оригинальный. Капитализм – это плохо, но это и хорошо, поскольку разрушает патриархальщину, которая еще хуже. Жалобы людей на «неуверенность в завтрашнем дне» (неустойчивость машинной индустрии) реакционны, поскольку мелкобуржуазны по своей сути. Труд женщин и подростков в индустрии без предоставления социальных гарантий – плохо, но хорошо, поскольку ослабляет старую патриархальную семью, то есть опять-таки разрушает патриархальные отношения. Такая вот марксистско-ленинская диалектика!
Ну, а теперь нам остается лишь вспомнить о том, что из себя представляют патриархальные отношения в деревне и какие ментальные особенности бытия были с ними связаны. И лучше всего это сделать (на мой взгляд), перечитав книгу Евгения Пермяка «Горбатый медведь», очень лирическую, а местами и забавную историю мальчика из «среднего класса» в конце концов пришедшего в революцию. Там очень много жизненных наблюдений и интереснейших описаний, и даже немного стихов, написанных вроде бы как юным героем этого романа…
Продолжение следует…
Своим хозяйством строго правил,
Гречиху сеял, лен и рожь,
Не брал чужого, но – не трожь
Его мочальное богатство…
Он почитал за святотатство
Есть свежий хлеб, коль черствый есть.
За что хвала ему и честь.
А брат его, от вас не скрою,
Совсем был на другую стать.
Хотел он ферму здесь построить
И фермером молочным стать.
(Е. Пермяк. «Горбатый медведь»)
В прошлый раз мы остановились на том, что еще в Шушенском В.И. Ленин начал работу над книгой «Развитие капитализма в России» и, вернувшись из ссылки, даже издал ее, причем совершенно легально, в Петербурге. И никто его за это ни к чему не привлек, хотя, собственно, а за что было привлекать? Еще одно исследование, доказывавшее, что народники не правы. Что в стране развивается капитализм и… что в этом плохого? Речи о необходимости свержения государственной власти автор в ней не вел, констатировал факты, так что цензура была не против. А работа и в самом деле получилась очень интересная. Дело в том, что в России почему-то в то время очень любили статистику. Статистические отчеты регулярно публиковались на страницах разных «Губернских вестников», а в них сообщалось количество запашных и паровых земель, хомутов и телег, стоимость пятка яиц в Вятской и Оренбургской губерниях, количество проследовавших в Сибирь отходников после столыпинской реформы (это мы немного забежали вперед, но это было и после выхода работы Ленина), проследовавших по Волго-Вятской железной дороге через Пензу (включая несовершеннолетних детей) и количестве вернувшихся оттуда, словом дореволюционная статистика России знала о России все! И вот Ленин на основе массы статистических данных взял, да и показал, что все народнические теории о том, что капитализм в России есть «искусственное явление», неуместны, так как игнорируют общественное разделение труда.
Дореволюционная деревня Самарской губернии.
А далее он начал с анализа отношений в деревне, где уже тоже победил капитализм, хотя народники с пеной у рта доказывали, что в России главной ячейкой общества является крестьянская община. Причем в этом-то они как раз и были правы, так как отрицать общинный характер ментальности русского крестьянства было бессмысленно. Но… «мухи отдельно, а котлеты – отдельно!» Так и здесь: менталитет – менталитетом, а неравномерность в распределении посевов тоже никуда не ушла. Ленин, опираясь на данные статистики, доказал, что ⅖ всех дворов (включающих ³∕₁₀ населения) имели около ¹∕₈ всех посевных земель, и принадлежали к бедной группе, которой дохода от своего крестьянского труда не хватало. Затем шло среднее крестьянство, так же занимавшее около ⅖ дворов, которому земли и доходов с нее хватало. И, наконец, дальше шло крестьянство зажиточное (около ⅕ дворов и ³∕₁₀ все населения империи), имевшее в руках больше половины всех посевов, причем посевы на один двор у этого слоя были таковы, что их «коммерческий» характер был явно виден. Причем, чем не больше на двор приходится земли, тем больше рыночный % производимого зерна! Сами эти крестьяне уже не могли обрабатывать эту землю и нанимали сельскохозяйственных рабочих подобно американским фермерам. Так, в «трех северных уездах Таврической губ. зажиточное крестьянство нанимает, по расчету автора, свыше 14 тысяч сельских рабочих. Наоборот, бедное крестьянство «отпускает рабочих» (свыше 5 тысяч), т. е. прибегает к продаже своей рабочей силы, так как доход от земледелия дает, например, в группе с 5-10 дес. посева только около 30 руб. деньгами на двор». То есть в деревне уже произошел процесс социального расслоения. Уже возник сельский пролетариат, уже имеется рынок – то есть капитализм в деревне победил фактически полностью.
Станция Бурея Амурской железной дороги.
Рассмотрев деревню, Ленин переходит к ее влиянию на город. Прежде всего он называет три основные формы промышленности, отличающиеся различным укладом их техники. Это мелкотоварное производство, существовавшее чуть ли не с незапамятных времен. Затем мануфактура, превращающее крестьянина в мастерового, и наконец – промышленное, рыночное производство.
А дальше ему принадлежит очень интересная мысль: ««Неустойчивость» крупной машинной индустрии всегда вызывала и вызывает реакционные жалобы людей, которые продолжают смотреть на вещи глазами мелкого производителя и забывают, что только эта «неустойчивость» и заменила прежний застой быстрым преобразованием способов производства и всех общественных отношений». То есть получается, что застой это… «уверенность в завтрашнем дне», та самая уверенность, о которой так сокрушаются сегодня те, кто молится на СССР, как на святую икону. Потому, что, да, уверенность – это неплохо, и даже очень хорошо. Вот только в соревновании с «неуверенными», «уверенные» почему-то проигрывают, а почему проигрывают понятно – боятся. И выходит парадоксальная ситуация: когда «уверенности мало» – это плохо, людей парализует страх. Но когда ее много – это тоже плохо. В обществе начинается застой и в итоге это самое «общество застоя» проигрывает «обществу неустойчивости». То есть жаловаться на неустойчивость крупной машинной индустрии значит жаловаться на… общественный прогресс, который может быть быстрым, а может быть и медленным!
Далее Ленин пишет: «Бесспорно, что капиталистическая фабрика ставит эти разряды рабочего населения (имеются ввиду выходцы из села, малоквалифицированные рабочие, а также женщины и подростки – В.О.) в особенно тяжелое положение, что по отношению к ним особенно необходимо сокращение и регулирование рабочего дня, обеспечение гигиенических условий работы и пр., но стремления совершенно запретить промышленную работу женщин и подростков или поддержать тот патриархальный строй жизни, который исключал такую работу, были бы реакционными и утопичными. Разрушая патриархальную замкнутость этих разрядов населения, которые прежде не выходили из узкого круга домашних, семейных отношений, привлекая их к непосредственному участию в общественном производстве, крупная машинная индустрия толкает вперед их развитие, повышает их самостоятельность, т. е. создает такие условия жизни, которые стоят несравненно выше патриархальной неподвижности докапиталистических отношений». То есть хотим мы разрушения патриархальных отношений в обществе – значит надо привлекать в работу женщин и детей. Потому, как патриархальщина – это застой, а «застойных» обгоняют «не застойные», а там уже и до 1991 года совсем недалеко! То есть пройти нужно по «лезвию бритвы», причем здесь одинаково опасно скатиться как «влево», так и «вправо».
Сельский промысел.
Как же велико было число отхожих неземледельческих рабочих в России? «Ленин, основываясь на данных паспортного контроля, сообщает: «Число рабочих, занятых всякими отхожими промыслами, составляет не менее 5 – 6 миллионов. А далее, полемизируя с другими авторами – Ленин вообще любил писать свои работы в полемическом ключе, – он пишет, что «отхожий «питерщик» и грамотнее, и культурнее, и развитее, чем оседлый костромич в каких-нибудь «лесных» уездах. Подобно отвлечению населения от земледелия в города, неземледельческий отход представляет из себя явление прогрессивное. Он вырывает население из заброшенных, отсталых, забытых историей захолустий и втягивает его в водоворот современной общественной жизни. Он повышает грамотность населения и сознательность его, прививает ему культурные привычки.
Труд подростков на фабрике.
Вот они – будущие революционеры, строители нового мира. «Весь мир насилья мы разрушим, до основания, а затем, мы наш, мы новый мир построим, – кто был ничем, тот станет всем…»
«Отход в города ослабляет старую патриархальную семью, ставит женщину в более самостоятельное положение, равноправное с мужчиной. «Сравнительно с оседлыми местностями, солигалическая и чухломская семья» (самые отхожие уезды Костр. губ.) «гораздо менее крепка не только в смысле патриархальной власти старшего, но даже и в отношениях между родителями и детьми, мужем и женою. От сыновей, отправляемых в Питер с 12 лет, конечно, нельзя ожидать сильной любви к родителям и привязанности к родительскому крову; они становятся невольно космополитами: «где хорошо, там и отечество»». «Привыкшая обходиться без мужской власти и помощи, солигаличанка вовсе не похожа на забитую крестьянку земледельческой полосы: она независима, самостоятельна... Побои и истязания жен здесь редкое исключение... Вообще равенство женщины с мужчиной сказывается почти везде и во всем» – цитирует он статью из журнала «Юридический Вестник», 1890 г., № 9, с. 142.
Рабочие Путиловского завода.
А вот еще один отрывок из журнального материала, приведенный В.И. Лениным в своей работе: «Недостаток» (в рабочих) «всегда полный, а причина та, что подгородное население избаловано, работают в мастерских железных дорог, и служат там же. Близость Калуги и базары в ней постоянно собирают окрестных жителей для продажи яиц, молока и т. п., и затем огульное пьянство в трактирах; причина та, что все население стремится к большому жалованью и ничегонеделанию. Жить в сельских рабочих считается стыдом, а стремятся в города, где и составляют пролетариат».
Ну, а сколько всего было рабочих в России на рубеже ХХ века? Ленин сделал и этот подсчет: 1) сельскохозяйственные наемные рабочие. Число их – около 3 1/2 млн. (по Евр. России). 2) Фабрично-заводские, горные и железнодорожные рабочие – около 1 1/2 млн. Итого пять миллионов профессиональных наемных рабочих. Далее, 3) строительные рабочие – около 1 миллиона. 4) Рабочие, занятые в лесном деле (рубка леса и первоначальная обработка его, сплавка и т. д.), занятые земляными работами, сооружением железных дорог, работами по нагрузке и разгрузке товаров и вообще всякого рода «черными» работами в индустриальных центрах. Их около 2 млн. 5) Рабочие, занятые капиталистами на дому, а также работающие по найму в обрабатывающей промышленности, не причисляемой к «фабрично-заводской промышленности». Их – около 2 млн. Итого – около десяти миллионов наемных рабочих. Исключаем из них приблизительно 1/4 на женщин и детей, – остается 7 1/2 млн. наемных рабочих из взрослых мужчин.
Рабочие паровозного депо в 1917 году – элита пролетариата, между прочим!
Ну а вывод из всего это будет довольно оригинальный. Капитализм – это плохо, но это и хорошо, поскольку разрушает патриархальщину, которая еще хуже. Жалобы людей на «неуверенность в завтрашнем дне» (неустойчивость машинной индустрии) реакционны, поскольку мелкобуржуазны по своей сути. Труд женщин и подростков в индустрии без предоставления социальных гарантий – плохо, но хорошо, поскольку ослабляет старую патриархальную семью, то есть опять-таки разрушает патриархальные отношения. Такая вот марксистско-ленинская диалектика!
Ну, а теперь нам остается лишь вспомнить о том, что из себя представляют патриархальные отношения в деревне и какие ментальные особенности бытия были с ними связаны. И лучше всего это сделать (на мой взгляд), перечитав книгу Евгения Пермяка «Горбатый медведь», очень лирическую, а местами и забавную историю мальчика из «среднего класса» в конце концов пришедшего в революцию. Там очень много жизненных наблюдений и интереснейших описаний, и даже немного стихов, написанных вроде бы как юным героем этого романа…
Продолжение следует…
Свежие комментарии