Великим постом 1798 г. в деревне N Вятской губернии начали происходить странные события. В доме крестьянина Орловской округи Ефима Разницына «появилась называемая кикимора»1, которая «произьводила битье корчагъ горшковъ бросая ихь с полатеи и печи и что вызбе попадалось». Крестьяне, узнав о том, стали приходить к ней, чтобы узнать, «можно ль кому покраденные у нихъ денги отыскат или другия несчастныя случаи чемь кончатся». За «ответствия» ее и «угадывания» клали крестьяне «на брусь2 палатнои денгами <...> другие же по десятку яицъ куриныхь и меду по полуфунту и менее печенаго хлеба и пироговъ». Все прекратилось, когда в Бутырский десяток во время объезда по должности приехал комиссар Шурманов. Он, узнав о кикиморе и производимых ею действиях, увидел в этом мошеннические действия и заподозрил крестьянскую женку Акилину Разницыну, жену Ефима. Так началось следственное дело.


«Дело о кикиморе» обнаружено в государственном архиве Кировской области [ГАКО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 243]3. Этот документ 1798 г. позволяет проследить весь ход следственного процесса над крестьянкой Акилиной Разницыной, «чинившей противозаконные поступки» «под именем кикиморы» и представляет интерес не только как источник сведений о судопроизводстве и следственном процессе в России XVІІІ в., но и как фольклорный источник. В частности, в нем представлен материал, который можно использовать для реконструкции фрагмента демонологических представлений сельских жителей Вятской губернии XVІІІ в.: в документе, по всей вероятности, впервые фиксируется демонологический персонаж – кикимора – в этом регионе.

Довольно сложно точно определить конкретное место, о котором рассказывается в деле, из-за того, что в самом документе на это нет точного указания. Дом Ефима Разницына, в котором поселилась «кикимора», находился в Орловской округе, Илганской волости, Бутырском десятке (здесь и далее выделено мной. – Е.К.); починок не указан. Кроме названных топонимов мы встречаем и другие: соседи Анны Алексеевны Корчемкиной (соседки подозреваемой Акилины, по одной из версий – ее соучастницы) и крестьяне-свидетели были из десятков Коршикскаго и Илганского и из Сморкаловской волости, священники были вызваны крестьянином Ефимом Разницыным для изгнания «нечистого духа» из села Нижние Ивкины (вероятно, современное Нижнеивкино – поселок городского типа в Кумёнском районе Кировской области). Сама же подсудимая женка Акилина «приходомь состоитъ орловскои округи села ивкинского». Соотнести географию XVІІІ в. с современной и наложить координаты на карту Кировской области помогли материалы краеведческого портала «Родная Вятка», где представлены ревизские сказки и переписные книги Вятского края (в частности «Сказки о ландмилиции, государственных крестьянах и половниках Илгинской волости Хлыновского у.» [Родная Вятка. Ревизские сказки]) и сведения о местоположении большинства населенных пунктов Вятской губернии, в том числе ныне не существующих. Села, входившие в Бутырский десяток Илганской волости в XVІІІ в., в настоящее время относятся к Верхошижемскому району, другие десятки, упоминаемые в деле – к Оричевскому (починки Коршинского десятка Илганской волости), Кумёнскому (село Нижние Ивкины) районам.

«Дело о кикиморе» состоит из нескольких документов:

1) Указ из Орловского уездного суда в Вятскую палату суда и расправы, в котором представлена выписка дела о кикиморе. Выписка была прислана из Орловского нижнего земского суда, где было заведено дело, и включает в себя краткие протоколы допросов подозреваемых и свидетелей, фиксирует весь ход следственного процесса.

2) Протокол допроса Акилины Разницыной из Вятской палаты суда и расправы.

3) Копия выписки из журнала Вятской палаты суда и расправы (включающей указ о временном заключении и наказании Акилины Разнициной).

4) Рапорт о получении указа из Орловского уездного суда в Вятскую палату суда и расправы.

Ход следствия можно реконструировать по тексту первого документа. Дело началось 26 июня с «предложения» (заявления) земского комиссара Шурманова. Незадолго до этого (около 21 июня) комиссар объезжал «по должности» поселения подведомственной ему Орловской округи, и в Коршинском десятке (в каком починке, не указано) получил первые свидетельские показания: «до сведенія ево дошло оть поселянь якобы отделенного десятка бутырскаго в доме крестьянина ефима разницына неизвестно отчего появилась называемая кикимора которая де бросает с полатей и печи горшки и что толко случится можеть вь избе на поль», после чего Шурманов отправляется в Бутырский десяток, узнать, «отчего съ подлинно происходить». Подойдя к избе Ефима Разницына, комиссар становится очевидцем еще одного странного явления: на вопрос (обращенный, вероятно, к кикиморе) стоящего рядом с домом крестьянина Терентия Шихова, найдутся ли его потерянные деньги, из избы «голось странной» отвечал: «терьоха терьоха старикь украль». Таким образом, комиссар, по слухам и исходя из собственного наблюдения, узнает о двух действиях, производившихся в доме Ефима Разницына, связанных, по словам крестьян, с появлением в нем «кикиморы»: хулиганство в доме (биение горшков и бросание предметов на пол) и предсказания крестьянам (связанное с поиском пропавших денег). Кандидат на роль подозреваемого не заставил себя долго ждать: «после <...> окончания тех словъ вскоре» из клети избы в сени вышла жена Ефима Акилина Разницына, после чего «голосу уже никакова слышно не было». Комиссар подозревает Акилину в мошенничестве и берет ее «под караул», после чего начинается череда допросов подозреваемых и свидетелей. В мирском дворе допрашивается Акилина, затем в Орловском земском суде – подозреваемые в соучастии: «оговоренная» Акилиной соседка Анна Корчемкина и ее «домашние» – муж Акилины Ефим Разницын и свекровь Устинья Аверкиева. Также проводится очная ставка Акилины и Анны, допрос свидетелей и «повальный обыск» мирских людей с целью узнать о жизни и поведении подозреваемых до происшествия, их репутации среди поселян. Саму Акилину допрашивают трижды (в «мирском дворе», в Орловском земском суде и Вятской палате суда и расправы).

Допросы подозреваемой и свидетельские показания не дают однозначной интерпретации событий. Свидетели, говоря о происходящих в доме странных явлениях, не называют субъекта (или субъектов) действия, но подтверждают (по слухам или будучи очевидцами), что действия кем-то производились. Крестьянская женка Акилина в двух разных допросах использует две стратегии интерпретации: мошенническую (признается в обмане с целью выгоды) и мифологическую (вводит в качестве субъекта действия мифологический персонаж). На эти описания накладывается «официальная трактовка», транслируемая представителями власти в лице земского комиссара Шурманова и работников судопроизводства. Однозначно интерпретировать происходившее в доме Ефима Разницына не представляется возможным; в то же время специфика следственного документа (множественность точек зрения) позволяет выявить особенности разных языков описания и различные стратегии интерпретации данного случая.

Обозначим круг вопросов, которые будут освещаться в докладе:

1. Какие можно предложить варианты интерпретации случая (что происходило на самом деле)?

2. Как происходившие события осмыслялись крестьянами, какие факторы влияли на их интерпретацию?

3. Почему этот случай попал в поле зрения представителей власти? Как он переводился на язык судопроизводства и встраивался в законодательные рамки?

4. Как этот случай и его описание может помочь фольклористам выявить демонологические представления о кикиморе конца XVІІІ в. в данном регионе?

5. Что через этот демонологический кейс можно узнать про социальную жизнь деревни конца XVІІІ в.?

6. Можно ли понять, как выстраиваются отношения между крестьянами и представителями власти в XVІІІ в.?

Следственные дела давно стали объектом рассмотрения ученых. Е.Б. Смилянская использует обширную группу следственных дел, относящихся к категории «дел духовных», как источник, содержащий большой объем разноплановой информации, и использует их «для реконструкции религиозного мировидения православных жителей России» XVІІІ в. [Смилянская 2003: 13–23]. Карло Гинзбург, рассматривая судебные процессы над ведьмами, ставит задачи проследить «взаимосвязь между колдовством и народной набожностью», выявить социальные мотивации колдовства и понять, каким образом инквизиторские схемы накладываются на «реальность народного колдовства» [Гинзбург 2004: 20].

В «Деле о кикиморе» можно выделить несколько уровней интерпретации представленной ситуации: демонологический, социальный и юридический.

Первый уровень текста, с которого лучше всего начать, – демонологический. Документ обнаруживает ряд мотивов, связанных как с нечистой силой вообще, так и с конкретным персонажем – кикиморой, с представлениями о колдунах и знахарях и о передаче ими своего знания. Мифологические мотивы можно выделить, анализируя свидетельства поселян (кикимора появляется в доме, бросает посуду и предметы), слова самого комиссара, ставшего очевидцем «угадываний» кикиморы, и показания Акилины Разницыной, данных ею на втором допросе. Эти показания разворачиваются в мифологический нарратив. Рассмотрение демонологического уровня текста и сравнения его с имеющимися сведениями о локальных демонологических представлениях позволят не только дополнить локальную демонологическую систему, но и разобрать этот случай с точки зрения типичного и нетипичного для данной традиции.

Кикимора – женский мифологический персонаж, обитающий в доме, приносящий вред хозяйству и неприятности человеку [Левкиевская 2009: 494]. Кикимора в большинстве текстов невидима [Вятский фольклор: № 46; Брянский край: № 218], если является, то в облике старухи маленького роста, иногда одетой в лохмотья или скрюченной [Власова 2013: 299; Черепанова 1996], реже – в облике девушки в белой или красной рубахе, женщины, мужика или в зооморфном облике [Левкиевская 2009: 494; Зин.: ІV.2]. Появление кикиморы связывают с порчей, ее насылают «знающие» люди, подселяют в дом печники или плотники, которым не доплатили за работу. Появляясь в доме, кикимора проказничает, творит мелкие пакости, доставляющие неприятность людям: шумит, мешает спать хозяевам, бьет посуду, кидается с печи одеждой, выдергивает перья у кур, по ночам прядет на оставленной прялке, путает шерсть и др. Защитой от кикиморы является молитва или упоминание Божьего имени [Левкиевская 2009: 495].

«Кикимора», поселившаяся в доме Ефима Разницына, бросает посуду и другие предметы, попадавшиеся в доме. При этом, среди функций кикиморы, встречающихся в вятских мифологических текстах, устойчивой является бросание обуви с печи на стол (или на пол), которое начинает происходить, когда хозяева садятся за стол, и прекращается, когда хозяин дома обращается к кикиморе с приказом («Отступись!», «Кикимора, садись!») [Вятский фольклор: № 43–45]. Бросание посуды – типичная функция не только кикиморы [Власова 2013: 300; Зин.: № 132], но и других персонажей [Айвазян: БІ 5а; Знатки 2013: № 442]. В случае с вятской кикиморой, фигурирующей в документе, уточняется, что она бросает глиняную посуду – горшки и корчаги – с полатей и печи на пол. Бросание глиняных горшков кикиморой встречается в тексте из сборника М.Н. Власовой [Власова 2013: № 5].

В деле действия кикиморы не ограничиваются бросанием горшков. К «называемой кикиморе» стали приходить соседи и крестьяне из других сел для предсказаний, а именно для поиска пропавших вещей («…угадывать о разныхь ихь потеряхъ») и денег («на спрос крестьянина того десятка терентья шихова о потерянных у него деньгахь десяти рублях найдутся ли они…»), для угадывания вора и для того, чтобы узнать будущее («…или другие несчастные случаи чем подлинно кончатся…»). Текстов, в которых данные функции выполняла кикимора, мне не встречались. Известны нарративы, в которых человек вступает в коммуникацию с кикиморой, и она отвечает стуком [Зиновьев 1987: № 135] или говорит человеческим голосом [Вятский фольклор: № 46]. Но угадыванием вора, поиском пропавших предметов и денег, предсказанием будущего обычно занимаются другие демонологические персонажи – домовой и магические специалисты [Зин.: БІ 9а, БІ 9б, ГІ 9, ГІІ 9; Петров 2013: VІ.П., ХІІІ.Е.6, VІ.Н].

Обозначим мотивы, связанные с обликом и речевым поведением вятской «кикиморы», в которых присутствуют признаки, типичные для описания нечистой силы: она является в облике соседки Акилины «в синемь сарафане вь набивномь красномь на голове платке»4; отвечает крестьянам во время «угадывания» «голосом странным», «переменяючи настоящей голось женского полу» (про Акилину, притворившуюся кикиморой)5.

Сопоставление выделенных мотивов (функций и атрибутов демонологического персонажа) с демонологическими представлениями в Вятской губернии, и шире – с мотивами, встречающимися в мифологических текстах других регионов, проводится с целью выявления тех пресуппозиций, которые предшествовали самой ситуации с Акилиной Разницыной и обусловили реакцию вятских крестьян на данный случай. Остается много вопросов. Какова на самом деле была реакция односельчан и жителей соседних деревень на битье горшков и корчаг в доме Ефима Разницына? Почему крестьяне, узнав о том, что в доме появилась кикимора, пошли к ней спрашивать о своих потерянных деньгах и вещах (в случае, если эта функция нетипична для кикиморы)? Неясным остается и то, как сведения о кикиморе дошли до комиссара: кто-то донес или рассказал ему об этом между делом, или крестьяне обсуждали случай с кикиморой между собой, и комиссар подслушал их разговор? Крестьяне не сомневались в появлении кикиморы (и в ее способностях к предсказанию) или недоверчиво и подозрительно относились к происходящему? Исходя из различных вариантов ответов на эти вопросы, мы можем предположить разные оценки этого случая.

Главный вопрос, связанный с демонологическим уровнем текста: является ли предсказание будущего и поиск пропавших предметов новыми функциями кикиморы, которые не встречаются в найденных мной текстах и не описаны в указателях? Или где-то скрывается логическая ошибка, не позволяющая соединить мотивы в один нарратив?

В показаниях подозреваемой, данных на втором допросе, между явлением «кикиморы» Акилине в образе соседки и их совместными действиями (битье горшков, угадывание) есть промежуточный момент, а именно: некий персонаж научает Акилину бить горшки и предсказывать будущее. Приведем цитату из дела: «да и после того делались акилине разные приведения стала приходить начевать у нее акилины вь доме в таковомь же виде и сказала ей акилине чтобъ ее называла анной тимофеевнои и научила ее акилину чтобъ она горшки корчаги и прочее бросала на поль для того чтобъ узнали люди что де у нихъ в доме живетъ кикимора и когда люди будетъ к неи в домь приходить и спрашивать какь о потеряхъ своихь такь и впротчемь чинить ответствие по ее словамъ за что и будуть приносить намь хлебъ и денги». Не совсем ясно, как классифицировать данный мотив. Он имеет сходство с передачей знатья магическим специалистом [Петров 2013: V.A, V.B]. Однако функция его в случае с вятской кикиморой другая: «приведение» (или «кикимора» в облике соседки Анны Корчемкиной) не делает Акилину знающей, и не передает знатье, а скорее подстрекает Акилину на совершение некоторых мифологически маркированных действий ради выгоды («за что и будуть приносить намь хлебъ и денги»). Остается непонятным, кто именно явился Акилине, по ее собственным словам: некий «призрак» в образе соседки, кикимора, или некий человек, который впоследствии предсказывал крестьянам от имени кикиморы.

Таким образом, в мифологическом нарративе Акилины мы видим совмещение мотивов, относящихся разным мифологическим персонажам и разным функциям одного мифологического персонажа: битье посуды (функция нечистой силы, в частности, кикиморы), передача знатья и предсказание (разные функции магического специалиста). Почему происходит такое совмещение? С чем мы имеем дело? С локальной традицией или выстраиванием Акилиной собственной оправдательной речи на основе традиционных мотивов, попыткой мифологической интерпретации своих действий (которая, возможно, показалась ей менее опасной) под страхом наказания? Из сопоставления трех допросов Акилины не до конца ясно, как она сама относилась к своим действиям. Действительно ли считала себя получившей некоторое знание, верила в явление к ней «призрака» или кикиморы, или пыталась оправдаться, но не сумела верно построить свою оправдательную речь на втором допросе (возможно, в силу молодого возраста – 21 год).

Сопоставим два самых развернутых показания Акилины. Показания первого допроса имеют характер саморазоблачения – Акилина признается в мошенничестве ради выгоды (тогда как по другой версии за нее действует мифологический персонаж). Однако и в этом случае Акилина действовала не одна: ее сообщницей была «соседская девка» Анна Корчемкина, в облике которой предстала явившаяся Акилине во втором случае кикимора. По показаниям первого допроса Анна и Акилина, сговорившись, притворились кикиморой и стали бить горшки и предсказывать поселянам будущее, произнося слова, «переменяючи настоящеи голосъ женского полу».

Для чего Акилина заимствует функции мифологического персонажа?

1. Хочет повысить свой авторитет и социальный статус в деревне, показав связь с нечистой силой и обладание знанием магического специалиста. Мотивы действий Анны и Акилины (бросания горшков и корчаг) в показаниях Акилины объясняются так: «дабы чрезъ то поселяне около их дому живущие узнали и боялись».

2. Хочет заработать. За «ответствие» и «угадывание» крестьяне, приходящие за предсказаниями, платили деньгами и продуктами. Вот как об этом говорится в деле: «клали на брус палатнои подле печи денгами копеекь по пяти и по десяти другие же по десятку яицъ куриных и меду по полу фунту и менее печенова хлеба и пироговь»; «клали еи на брусь печнои хлебомомь и денгами по пяти по три и по две копеики». Знаткам в благодарность за оказанные услуги платят чаще всего продуктами и тканью, и редко – деньгами [Петров 2013: XІІ.Б]. Акилина берет деньги себе («какова доходу доставало имь на пропитание сь избытком», «от разныхь неизвестныхъ людеи получила неболее тритцати копеекъ которые и употребила на свои надобности»), но затем в разных показаниях оговаривает: 1) деньги кто-то потратил без ее ведома: «положенные ею денги которые получила она себе в доходъ вызбе и клете держаны6 безъ спросу ее были»; 2) деньги и продукты, положенные крестьянами, стали «пропадать невидимо»: «хотя сперва она акилина и брала те денги к сибе и спрятывала которыхъ где были спрятываны не находила», а когда к ним стало приходить много людей и класть на палатный брус деньги и продукты, «тогда уже она акилина кь себе не брала а все то приносимое стало пропадать невидимо». Даны ли эти оговорки под страхом наказания или деньги, действительно, стали пропадать? Возможно, о них знали муж и свекровь Акилины и брали их себе (о приносимых Акилине деньгах: «и муж ее и свекровка устунія знали ли о сем они неизвестна»).

Интересно проследить позицию мужа и свекрови Акилины по отношению к данному случаю. В своих показаниях они не отрицают происходившее (муж знает только по слухам, что «внебытность его в доме производитъ кикимора бросаніе горшков и протчаго», свекровь была свидетельницей: «хотя действително вь их доме ввиду ее вбытность всегда в доме своем и производилось под видомъ кикиморы бросаніе горшковъ и протчия противозаконные поступки с неожидаемым притесненіем»). Однако на первых допросах они не называли субъекта действия («и точно ль жена ево акилина или кто другои чиниль онь [муж] не знаеть»; «но кемь подлинно cіе чинено было означенною ль снохою ее акулиною или кемь другимь она не знала и не видала»). На повторном (и последнем) допросе показания мужа и свекрови меняются, субъектом «противозаконных поступков» становится Акилина: «в доме ихь ничего зловредного не было», а «оныя причины клонящаяся ко злу произьводимы были оть жены ево [Ефима] акилины которая ихь [мужа и свекровь] ненавидела и выходила изь повиновения». Они утверждают, что «ныне же по ненахождению женки акилины никакихъ произьшествиевъ не имеется и биение горшковъ не произьводитца». Ситуация начинает интерпретироваться в социальном контексте, как семейный конфликт; через объяснение демонологического случая семейная распря всплывает наружу. Эти показания идут вразрез с мифологической трактовкой события, данной Акилиной: по ее версии «на изгнаше того нечистого духа изь дому после святои пасхи вскоре мужъ еи созьвавъ к себе в домь» священников из села Нижние Ивкины для отправления молебна с водоосвящением7. Действия кикиморы должны были прекратиться после произведенного обряда. Но этому противоречат не только показания, данные мужем Акилины на последнем допросе, но и случай «угадывания» кикиморой вора, свидетелем которого стал комиссар. Итак, появляются две параллельные интерпретации разрешения событий:

Появление в доме нечистой силы (кикиморы) – вызов священников, проведение молебна и водоосвящения – прекращение действий нечистой силы в доме;
Хулиганские действия Акилины в доме («под именемь кикиморы»), сделанные на зло мужу и свекрови, – появление комиссара, взятие Акилины под караул – прекращение злых деяний Акилины8.

Таким образом, в тексте обнаруживаются и другие уровни интерпретации ситуации, исходя из которых мы можем реконструировать фрагменты картины мира крестьян Вятской губернии XVІІІ в., – сфера экономических отношений, «народная религиозность» (отношения обвиняемой с церковью), социальный контекст (объяснение ситуации через взаимоотношение в семье – конфликт обвиняемой с ее мужем и свекровью).

В зафиксированных в ходе расследования свидетельских показаниях обнаруживается переход с одной интерпретационной модели на другую в рамках показаний одного человека на двух разных допросах, что может объясняться как попыткой подстроиться под интерпретацию следователя, так и двойственным отношением самого носителя традиции к случаю с кикиморой. Такой переход соответствует также переходу от показаний сельского жителя к объяснению представителя судопроизводства (даже внутри самих показаний). Здесь стоит сказать о еще одном уровне интерпретации ситуации – юридическом – и разобраться, каков был официальный статус данного случая, почему он попал в руки следствия, дошел до суда.

Случай с кикиморой рассматривается с точки зрения юридических норм XVІІІ в. как обманные действия и мошенничество. Показательными являются представленные в деле примеры номинации производимых Акилиной действий: «въ обмане простолюдиновъ гаданиемъ будущего подъ видомь кикиморы», «обмань угадывания», «чинимые ею обманом противозаконныя поступьки и суеверия», «подъ названием кикиморы производила разные объманства и притеснения». Следователь (земской комиссар Шурманов) выстраивает систему доказательств вины Акилины несколькими путями: во-первых, через обращение к свидетельским показаниям (полученным в ходе допросов свидетелей, на которых ссылаются Акилина и Анна), показаниям близких родственников (домашних) Анны и Акилины, и показаниям, полученным в ходе повального обыска. Во-вторых, через попытку классифицировать разбираемый случай, исходя из собственных наблюдений, сведений из допросов. В-третьих, он пытается собрать воедино все аргументы и вписать их в юридические нормы, опираясь на выбранные статьи из уставов и законов. Ведущий расследование комиссар Шурманов, классифицируя случай, использовал три статьи из разных правовых документов: 160 статью 10 главы «Соборного уложения 1649 года» (о свидетелях) [Соборное уложение], 202 воинский артикул (о принятии лживого имени или прозвища) [Артикул воинский] и 1 статью 1 главы 4 книги «Устава морского» («Кто будетъ чернокнижникъ или идолопоклонникъ») [Устав морской 1780: Кн. 4, гл. 1, ст. 1]. Такие статьи были выбраны в процессе следствия в Орловском нижнем земском суде. Позже в документе другой инстанции (копии выписки из журнала Вятской палаты суда и расправы, включающей указ о наказании Акилины) ссылки на «Соборное уложение» и «Артикул воинский» отсутствуют, при этом сохраняется действие статьи «Устава морского» («по силе морского устава 4и книги 1и главы 1го артикула наказать»). Это может свидетельствовать о преобладании мифологической трактовки ситуации в установлении ее окончательного юридического статуса.

Таким образом, «Дело о кикиморе» помогает понять, как в XVІІІ в. производилась работа официальных учреждений со сверхъестественным в деревне, как случай, связанный с традиционными верованиями, вписывался в определенный юридический канон. Все это в целом представляло собой одну из сторон взаимоотношений между властью и деревней.

«Дело о кикиморе», как и другие следственные дела этого периода, представляет собой сложный, неоднозначный, но интересный и ценный источник по демонологическим представлениям вятских крестьян XVІІІ в., социальной и экономической жизни вятской деревни. В судебных показаниях, которые часто были получены «под угрозой пытки и наказания», «представления о реальном перепутывались с мифологическими, а структурные связи внутри создаваемой картины могли вообще навязываться следователем, проводившим допрос» [Смилянская 2003: 79]. Постоянный перевод на разные языки, крестьян и представителей власти, и уже – крестьян, имеющих разный статус в этом деле, не дает возможности однозначно истолковать материал. Но сопоставление разных, иногда противоречащих друг другу, отражающих разные интерпретации показаний раскрывает сложную взаимосвязь между демонологическим и социальным, демонологическим и экономическим, демонологическим и юридическим.