Рыдающее Средневековье: почему в прошлом мужчины плакали не так, как сейчас
Кажется, что о слезах мы знаем всё, недаром человеку нужно учиться ходить и говорить, но плакать он умеет с самого рождения. Это настолько естественно, что и стереотипы воспринимаются как нечто очевидное: мальчики не плачут, мужчины тем более, и вообще слезы — это личное. Но так было не всегда. Рассказываем о том, как плач воспринимали в средневековой Европе, как он был связан с религией и политикой и почему мужчины той поры не скупились на слезы.Второе крещение: слезы и религия
Отношение средневековой Европы к слезам связано с позицией христианства. Плач с самого начала играл большую роль в важнейшем для верующих процессе покаяния: для христиан только при искреннем раскаянии в грехе возможно спасение души. «Горько плачет» Петр, отрекшийся от Христа (Лк. 22:62), а в Нагорной проповеди сказано: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5:4). С первых веков христианства слезы дарили надежду на будущую жизнь, а со временем их стали воспринимать как самостоятельный инструмент очищения души.
Иоанн Феканский, аббат одного из монастырей в Нормандии, в XI веке описал стадии этого процесса. Первые слезы приходят с печалью и болью размышлений о собственном грехе, затем их поток становится всё чище, постепенно «отмывая» душу от всего, что ее пятнало. Наконец, проливаются слезы радости — знак любви к Богу и ближним. Иногда средневековые мыслители называли рыдание вторым крещением — как и первое, оно избавляло душу от греха, омывая тело.
Существовали специальные техники, помогающие заплакать. Отцы-пустынники в IV–V веках советовали размышлять о смерти, а монах-цистерцианец Эльред из Риво в XII столетии рекомендовал вообразить себя на месте одного из свидетелей Страстей Христовых.
Но все эти способы работали, только если на то была воля Бога: лишь Он мог даровать человеку очищающий поток слез, лишь Он решал, кто этого заслуживает.
Поэтому так ценилась «молитва со слезами», многие средневековые источники подчеркивают этот факт. Рыдания христианина говорили не столько о его чувствительности, сколько о том, что высшие силы благоволят к нему и его молитва, возможно, окажется эффективнее прочих. Летописец сообщал о Владимире Мономахе: «жалостлив же был крайне и дар такой от Бога принял, что когда в церковь входил и слышал пение, то сразу слезы испускал, и так мольбы ко Владыке Христу со слезами воспускал. Потому и Бог все прошения его совершал». А еще данный свыше плач сам по себе был чудодейственным. Больной, омытый слезами святого, мог обрести здоровье — такой случай описан в житии святой Дуселины.
О чем плачут мужчины: слезы и гендер
Сегодня кажется, что женщины дают волю слезам намного чаще, чем мужчины. Исследование конца 1980-х показало: у первых в среднем случалось около пяти эпизодов эмоционального плача в месяц, у вторых — в среднем чуть больше одного. За время наблюдения ни слезинки не проронили 6% женщин и 45% мужчин. Похожее соотношение сохраняется и сейчас, хотя в западных странах положение понемногу начинает меняться. Но до сих пор можно услышать, что мужчины «от природы» не склонны выражать чувства таким образом, хотя и очевидно, что это утверждение — не более чем еще один патриархальный стереотип.
А что же в прошлом? Подсчитать в процентах не получится, но сообщений о плачущих мужчинах в средневековых источниках хватает — без всякого осуждения. Во-первых, конечно, они оплакивали близких. Карл Великий, по словам его биографа Эйнхарда, «разражался слезами», получая известия о смерти своих сыновей и дочерей. Когда умер папа римский Адриан I, союзник правителя, Карл «плакал так, словно утратил брата или любимого сына».
Не будем забывать и об очистительных слезах христиан: их проливают святые, а также монахи и простые верующие — и женщины, и мужчины. Плач, посланный свыше, не только избавляет от греха, но и говорит о благосклонности Бога к человеку. Поэтому его описания выходят за границы личного религиозного опыта, они возникают и в светских ситуациях. Например, князь Александр Ярославич (Александр Невский) перед битвой в 1240 году «молится со слезами» и выходит к дружине, утирая слезы. Его воины победили, хотя противник превосходил их числом, — плач оказывается знаком божьего расположения.
Говоря о слезах реальных людей Средневековья, историки призывают к осторожности: составители текстов могли что-то преувеличить, чтобы усилить драматический эффект.
Не стоит забывать и об общих местах словесности: описание слез могло быть данью традиции. Но о вымышленных героях средневековых произведений можно уверенно сказать: да, на переживания они отзывались бурными потоками слез и не видели в этом ничего особенного.
Говорят ли эти слезы о слабости? Нет, мужественность рыцаря «не подвергается сомнению, ведь герой не только плачет, но и действует», — пишет гендерный историк Александра Суприянович. Есть, впрочем, и исключение из правил: рыцарь обязан сохранять спокойствие, расставаясь с матерью. Но, видимо, осуждаются не сами слезы: они понимаются как знак инфантильности, нежелания становиться самостоятельным.
Некоторые историки считают, что исключением из правил была средневековая Скандинавия. Саги содержат эпизоды, показывающие, что мужские слезы воспринимались как слабость. Заявить, что мужчина разрыдался при виде угрозы, означало оскорбить его — иногда это оскорбление смывали кровью. Именно такое обвинение стало поворотным моментом в одном из конфликтов «Саги о Ньяле». Гуннар, отважный и искусный воин, в ответ на подобную клевету убивает восьмерых противников, а перед схваткой говорит им: «Теперь защищайтесь — вот мое копье! Сейчас узнаете, заплачу ли я».
Скандинавы и сами отмечали эту разницу взглядов на мужские слезы. Пересказывая истории, родившиеся в сердце континентальной Европы, северные рассказчики заметно сокращали или вовсе исключали моменты, где герои плачут, — так произошло со сценами оплакивания павших воинов из «Песни о Роланде». Герои старофранцузского текста проливают слезы, бледнеют и теряют сознание от горя, но «скандинавский» Роланд лишь оседает на землю, не меняясь в лице.
Впрочем, даже в Скандинавии осуждались лишь рыдания от страха или боли. Герой упомянутой саги Ньяль так печалился из-за смерти своего воспитанника Хёскульда, что «никогда не мог говорить о ней без слез». «Сага об исландцах» говорит: когда Гицур Торвальдссон увидел тела жены и сыновей, погибших в пожаре, «слезы градом хлынули из его глаз». Осуждения не встречали и рыдания воинов над могилой предводителя: значит, вождя любили так сильно, что скорбь по нему была сильнее нормы, не допускающей мужских слез.
От прощения до прощания: слезы и политика
Плач очищал душу и помогал выразить скорбь, но его роль этим не ограничивалась. Он занимал важное место и в общественной жизни. Описывая церемонии, средневековые рассказчики часто подчеркивали, что кто-то из участников действа залился слезами, а иногда — что рыдали все присутствующие без исключения.
Еще в начале ХХ века многие историки, в том числе автор знаменитой «Осени Средневековья» Йохан Хейзинга, считали: люди той эпохи были эмоциональны и открыты, словно дети, и даже важные политические решения они порой принимали спонтанно, под влиянием взрыва чувств, отсюда и публичные рыдания. Но со временем исследователи обратили внимание на то, что описанные эмоции часто подчиняются сценарию — каждое проявление чувств происходит в относительно строго определенных обстоятельствах. Ученые предполагают, что «душевные порывы» на самом деле могли выполнять определенную функцию в конкретных ритуалах.
Рыдания и всхлипывания могли разрешать самые разные конфликты. Немецкий медиевист Герд Альтхоф, исследователь «правил политической игры» Средневековья, показал: слезы были важной частью ритуала deditio, который закреплял примирение подданного с государем.
Действо обязательно происходило при свидетелях, провинившийся неожиданно появлялся перед владыкой и бросался на колени у его ног, каясь в проступках. Облик вассала усиливал эффект: о прощении молили босиком, в ветхой одежде, и, конечно, заливаясь слезами. Альтхоф считает, что прощение согласовывали заранее и бурные эмоции были лишь частью «спектакля». Зачем его устраивали? По мнению историка, в основе этого ритуала лежали взаимные обязательства государя и подданного. В обмен на покаяние провинившийся получал мягкое наказание или вовсе обходился без кары. Право знати на deditio ограничивало власть правителя, отчасти «передавало» ее подданному, поэтому важно было показать, что владыка милует исключительно добровольно, под воздействием чувств.
Плакали не только вассалы, но и государи — с иными целями. Альтхоф описывает несколько ситуаций, в которых правитель мог прослезиться. Среди них уже знакомые нам оплакивание умерших и покаяние. Кроме того, король мог, плача, обратиться к своим подданным, чтобы подчеркнуть важность своих слов — скажем, просьбы. Еще один вариант — король отвечает на такие же слезные увещевания: так король Германии Конрад III согласился участвовать во Втором крестовом походе. Альтхоф считает, что слезы показывали искренность и бесповоротность решения короля.
А еще правители плакали, прощаясь с друзьями и приближенными, отправляющимися в дальний путь. Дело снова не только в чувствах. По словам историка, прощание тоже было построено как спектакль и включало обязательные этапы: уезжающий просил у владыки разрешения отбыть, затем вручались дары, означающие, что расставание не омрачено ссорой.
Происходило ли всё описанное на самом деле, мы, разумеется, не знаем. Но средневековые хронисты упоминали об этом регулярно, а значит, плач был элементом многих ритуалов если не в реальности, то в литературном пространстве точно.
Запрет на чувства: как исчезал средневековый плач
В последние столетия Средневековья взгляд на слезы постепенно меняется. Публичный плач уходит в прошлое. Уже в XIII и XIV веках в итальянских городах появляются нормы, ограничивающие проявления скорби на похоронах, — считалось, что горькие рыдания и вырывание волос угрожают общественному спокойствию. Первые запреты коснулись мужчин из числа элиты. В Новое время и женскую скорбь по ушедшим близким могли счесть «чрезмерной».
Позднее Средневековье с подозрением относится и к некоторым эпизодам религиозного плача. Такова история английской визионерки и паломницы Марджери Кемп. В автобиографических записях первой половины XV века, которые позже стали известны под названием «Книга Марджери Кемп», она упоминает немало случаев проявления своего «слезного дара» и других ярких эмоций. Женщина регулярно плакала публично, доходя до исступления. Сегодня ее слезы рассматривают и как «стратегию совладания» с отчаянием, и как часть «эмоциональной географии». Мнения современников о Марджери разделились. Одни считали женщину искренне верующей христианкой и не сомневались, что она может стать святой. Другие называли ее fals ypocryte («лживой лицемеркой») и утверждали, что рыдает она не по Божьей воле, а по собственной, чтобы обеспечить себе не столько спасение души, сколько комфорт здесь, среди смертных. Сомнения вызывало и обилие слез, и частота этих эпизодов, и их публичность.
Гендерные особенности плача менялись вместе с идеалами — например, во времена исчезновения рыцарства.
Литература XVI века уже не превозносит рыдающих влюбленных, она смеется над ними. Теперь о любви больше размышляют, чем плачут, а если и плачут, то в уединении.
Еще один фактор — интерес к античной философии, в том числе к стоикам. Представителям элит отныне полагалось держать эмоции и их проявления под контролем, громкий смех и плач считались вульгарными. В упадке свободного плача, в том числе мужского, будут винить и рост городов, а позже — труд на фабриках, где разговоры и любые выражения чувств воспринимались как пустая трата времени. В европейской культуре еще не раз возникало стремление к подлинной свободе эмоций — например, в эпоху сентиментализма в XVIII веке. Но все эти призывы дать волю слезам показывали: время, когда плакать можно и нужно было открыто, — прошло.
Что же мы узнаем, изучая слезы Средневековья? Во-первых, представления о том, что это было время бурных необузданных чувств, которые люди даже не пытались взять под контроль, оказываются неверными. У эпизодов плача, по крайней мере иногда, были определенные правила и четкая мотивация. Понимая эти нормы, историки могут больше узнать о событиях прошлого. Но знание о том, какими были эмоции сотни лет назад, нужно не только специалистам. С учетом этих сведений придется пересмотреть и современные стереотипы о поведении: не все они содержат «мудрость тысячелетий», и уж точно не всё, что они диктуют, «заложено природой».
Если бы древние цивилизации не исчезли — каким бы был мир сейчас?
Представьте, что Древний Египет, ацтеки и древние кельты не исчезли, а продолжили своё развитие…
Цивилизации рождаются и умирают. А если бы цивилизация Древнего Египта не исчезла? Если бы она развивалась в соответствии с требованиями времени, становясь, так сказать, всё менее и менее древней? Может, тогда в XXI веке на берегах Темзы и Ла-Платы стояли бы пирамидальные небоскрёбы, полные клерков, рисующих иероглифы и носящих передники-схенти, почитающих Его Величество Фараона и чуть-чуть верящих в Амон-Ра…
Древний Египет: модники и чиновники
К сожалению, ответ будет отрицательным практически по всем пунктам. Культура не стоит на месте, и за тысячелетия она должна претерпеть глубокие изменения, сохранив лишь некоторые наиболее характерные черты.
Для египтян, например, такой национальной особенностью являлось принципиальное домоседство. Располагая огромными ресурсами, эта страна не только не покорила даже ближайших соседей, но и оказала на них поразительно мало влияния. О какой экспансии может идти речь, если в древнеегипетском языке не было понятий для обозначения сторон света? Лишь «правый и левый берег», «выше и ниже по течению Нила».
Архитектура Египта не стояла на месте, но развивалась довольно медленно. Пирамиды ошеломляют до сих пор, но с точки зрения эстетики они ничем не примечательны: их форма продиктована размером и функциональностью.
Форма пирамид обусловлена не фантазией архитекторов, а техническими возможностями египтян
В бронзовом веке, освоив новые технологии, египтяне перестали строить «искусственные горы», но интерес к гробницам и мумификации сохранили. Подземные и наземные некрополи множились, пока жива была египетская религия. Если бы страна избежала христианизации (а затем исламизации), сейчас на берегах Нила причудливых мавзолеев было бы больше, чем домов.
С середины I тысячелетия до новой эры Египет начал слабеть и подвергаться вражеским набегам. Страну покорили ассирийцы, потом персы, снова персы, македонцы, римляне, наконец, арабы… Потоки захватчиков смыли древнеегипетскую культуру.
Но мы предположим, что большинство атак фараоны сумели отразить, в худших случаях отделываясь политической зависимостью. Что бы в таком случае произошло? Римская гегемония принесла бы Египту выгоду, дав мощный импульс к экономическому развитию. Особенно если бы действовал канал, связывающий Средиземное и Красное моря (за долгую историю страны он появлялся и исчезал несколько раз). Уже известные египтянам пути в Восточную Африку и Индию заметно бы оживились.
Отдельный интерес представляют геополитические последствия выживания Египта. Его жители остались бы плохими завоевателями, но не взять под контроль никем не занятые верховья Нила, а также Восточную Африку было бы просто глупостью. Рано или поздно фараоны построили бы крепости на Занзибаре, в стратегических пунктах Аравии и, возможно, закрепились бы в индийских портах. История сохранила упоминания о масштабных экспедициях за лесом и слоновой костью, организованных царским двором. И пусть торговля не являлась призванием египтян, зато развитая бюрократия позволила бы им собирать подати с индийских, греческих, арабских и еврейских купцов.
Совершенствуя письменность, египтяне всё чаще использовали упрощённые иероглифы в качестве букв, обозначающих звуки. Рано или поздно «священные знаки» должны были бы окончательно трансформироваться в алфавит
Устояв под натиском арабов, Нильская держава не пропустила бы мусульман в Северную Африку и на Пиренейский полуостров (что, впрочем, не пошло бы Европе на пользу). Романо-христианский Магриб на несколько веков стал бы ареной сражений между вандалами, египтянами и контролирующими юг Италии византийцами, которых в XI веке сменили бы нормандцы. Независимо от исхода этой борьбы в XVI веке Марокко, Алжир, Тунис и Ливия стали бы колониями вступившей в свой «золотой век» Испании. В Киренаике — восточной части Ливии — вероятно, продолжали бы жить издавна обосновавшиеся там греки.
Потеря Египта — мощной базы в тылу — ослабила бы и натиск арабов на север и восток, не позволив им продвинуться до границ Китая. Религиозная карта стала бы более пёстрой. Западнее Инда сохранились бы государства зороастрийцев и манихеев. А в Курдистане езиды открыто поклонялись бы Ангелу-Павлину, именуемому также Шайтаном.
У египтян было общепринято ношение париков. Обычай позволял проявить максимум выдумки в отношении причёски. В моде был синий цвет волос
Влияние событий в Египте на Европу было бы преимущественно культурным. Именно египтянам, а не арабам, пришлось бы стать посредниками между развивающимся Западом и цивилизациями Востока. Помимо кофе, чая, шёлка, пряностей и слоновой кости, в порты Италии пришлось бы доставить бумагу, алгебру и порох. Многими интеллектуальными достижениями копты смогли бы поделиться и из собственных запасов. Приобретенную ещё в древности репутацию страны мудрецов и магов Египет сохранял бы до нового времени.
Что мог бы дать Египет Европе? В первую очередь, хороший вкус и стандарты красоты, близкие к современным. Именно на берегах Нила изобрели косметику, мыло и парики. Схенти носили в Египте лишь в эпоху Древнего Царства. Поздние полупрозрачные струящиеся египетские ткани славились по всему Средиземноморью, а модели платьев стали одним из основных предметов торговли между страной фараонов и минойским Критом. Неудивительно, что царица Клеопатра (объективно говоря, далеко не красавица) произвела фурор в Риме.
Египтяне первыми начали бриться. Обычай не делал исключения ни для простолюдинов, ни для жрецов. Бороду, причём только искусственную, носил лишь фараон. Даже если трон занимала женщина
Потрясения ожидали бы страну в XVI веке. С запада к Нилу приближались испанцы. С севера, через Сирию, — страшные турки. С юга же индо-египетской торговле стали угрожать обогнувшие Африку португальцы. В реальности мамлюкский Египет был без труда захвачен османами, заодно выбившими испанцев из Алжира.
Но даже если бы страна в очередной раз избежала разгрома, золотое солнце над Нилом уже клонилось к закату. Чем дальше, тем в большей мере могущество государства определялось не плодородием земель и торговлей, а промышленностью. Не имеющий собственных леса, железа и угля Египет остался бы в арьергарде машинного переворота. Начиная с медного века, страна, богатая лишь песком и папирусом, отставала бы в развитии металлургии от ближневосточных цивилизаций. В XIX веке великая держава уже не смогла бы позволить себе покупать пушки за границей, и на этом самостоятельность Египта закончилась бы раз и навсегда.
Религия Египта
Египетское язычество, отличающееся глубоким интересом к смерти и сложными представлениями о загробном мире, обладало всеми недостатками политеизма. В частности, оно мало способствовало поднятию авторитета главы государства. Неудивительно, что у фараонов намного раньше, чем у римских цезарей, возникло желание ввести поклонение одному богу.
В XIV веке до новой эры Эхнатон в приказном порядке отменил старые культы и ввёл почитание единственного солнечного божества — Атона. Главными жрецами новой веры фараон назначил себя и свою жену — Нефертити, прочие должности новой церковной иерархии заняли его офицеры. Храмы были закрыты, и собрания проводились под открытым небом. Где же ещё славить Солнце?
После смерти царя служители старых богов быстро совершили «контрреволюцию». Влияние жречества в стране снова возросло, а значение военной касты упало. Вероятно, это и стало причиной поражений Египта. Под знаком солнечного диска, окружённого фараонской змеёй — Уреем, — страна успешнее противостояла бы завоевателям.
Но мировой религией солнцепоклонничество не стало бы в любом случае. Дневное светило видно везде, но символика Нила и общая нацеленность культа на сплочение нации вокруг фараона были слишком далеки от интересов населения других стран.
Древняя Греция: священная независимость
Ярчайшая черта древнегреческой цивилизации — отсутствие единого государства. Сознавая себя нацией, видя необходимость создания собственного царства, греки, тем не менее, не заходили в вопросе объединения дальше ожесточённых споров. Договориться эллины не могли, непрерывные междоусобные войны тоже не решали проблему. Независимость полиса считалась священной, и победители не посягали на суверенитет побеждённых. Временное завоевание Мессении Спартой осталось практически единственным исключением из этого правила. Союзы, основанные исключительно на принуждении слабых городов сильными, также не отличались прочностью.
Как выглядела бы цивилизация, построенная по греческим канонам? Мир разделился бы на тысячи мелких и мельчайших государств, основная масса которых к XX веку оказалась бы под контролем торгово-промышленных корпораций. Всякие «демократии», «олигархии», «монархии» и «тирании» располагали бы меньшими средствами, чем частный капитал.
Международная обстановка повсюду была бы напряжённой, но к гонке вооружений противостояние карликов не привело бы. Даже самая могущественная держава (с флотом из нескольких лёгких крейсеров) не могла бы самостоятельно производить оружие сложнее гаубиц, броневиков и «этажерок». Некому и незачем было бы финансировать теоретическую науку. Соответственно, технологии застыли бы на уровне «стимпанка».
Ацтеки: кровожадные поэты
Наиболее развитую цивилизацию на Американском континенте создали инки. Правда, технические достижения перуанцев не всегда адекватно оцениваются, потому что они остались незначительными в сравнении с успехами Египта и Вавилона. При этом всего через полтысячи лет после открытия бронзы американцы изобрели способы её обработки, в Старом Свете неизвестные. До создания колёсных повозок местная наука не дошла, но гончарный круг уже был. Новшества и механизмы не пугали инков. Попавшие в их руки лошади, мушкеты и арбалеты немедленно обращались против конкистадоров.
Совершенно другой путь развития избрали ацтеки. Технологии определённо не были их коньком. Металлургия Теночтитлана была отсталой даже по мексиканским стандартам. Медные топоры город импортировал, а золото ацтеки чаще всего использовали в виде песка.
Более всего этот народ известен жестокостью, необычной даже по меркам древности. На верхних площадках пирамид жрецы в чёрных плащах, разукрашенных изображениями черепов и костей, ежегодно вырезали тысячи сердец. Подчинённые города платили дань Теночтитлану, высылая к его стенам безоружные «армии», чтобы ацтеки могли захватить пленников и отправить на алтари ненасытного Уицилопочтли. Это именовалось «цветочными войнами».
Ацтеки употребляли в пищу человеческое мясо. Но неизвестно, имел ли каннибализм лишь ритуальное значение или же пленники были частью рациона жителей Теночтитлана
Казалось бы, какое будущее могло быть у такого народа? Но в некоторых отношениях цивилизация ацтеков далеко превзошла все прочие культуры аналогичного уровня развития. Даже у гениальных шумеров и майя грамотность являлась редким исключением. В Теночтитлане же образование было бесплатным и всеобщим, читать умели все мужчины и — к изумлению испанских завоевателей — большинство женщин.
И если грамотные египтяне могли лишь пролистать служебную переписку, бухгалтерские гроссбухи и древние священные манускрипты, то у ацтеков имелась литература. Стихосложение считалось делом государственного значения. Сочинённая поэма не меньше свидетельствовала о доблести, чем вырванное сердце врага. Даже ацтекский «император» (точнее, правитель, избираемый из числа представителей наиболее заслуженных семей) именовался «Великим оратором».
Искусство обработки камня у ацтеков достигло высокого уровня
Культура ацтеков вполне имела право на жизнь — при условии некоторого смягчения нравов, естественно. Но это, скорее всего, произошло бы само собой. «Цветочные войны» провоцировали бунты в империи. Рано или поздно жрецам пришлось бы умерить аппетиты. Уже скоро они стали бы браться за ножи только по праздникам и резать не всех подряд, а лишь самых отпетых графоманов, с которыми иначе нельзя. Или литературных критиков. Жертвы, таким образом, приносились бы уже не кровавому богу войны, а на алтарь высокого искусства.
В Теночтитлане существовало множество школ: для придворных и для ремесленников, для торговцев и для жрецов, в отдельных заведениях готовили танцовщиков и спортсменов. Все молодые люди, независимо от выбранной специальности, обучались военному делу, истории и основам религии. Уникальной особенностью ацтекской культуры являлось то, что только этот народ считал земледелие профессией. Крестьянскому труду также учили в школах, и, видимо, неплохо. Сельским хозяйством занималось всего 20% населения, что фантастически мало по меркам древности и средних веков. Но пищи при этом хватало всем.
Роскошь в одежде была слабостью ацтеков. Многие зависимые города платили им дань перьями, тканями либо готовыми плащами. Мундиры гвардейцев — «рыцарей орденов Орла и Ягуара» — напоминали маскарадные костюмы
Сложнее было бы с техническим прогрессом. Сами ацтеки к изобретательству не были склонны. Контакт с Европой привёл бы к уничтожению их цивилизации. Изоляция также имела недостатки. На севере от владений Теночтитлана жили лишь дикие племена, у которых едва ли чему-то можно научиться. Южную же часть Мексики занимали майя, располагающие развитой наукой, но крайне примитивными бытовыми навыками.
Так что и на поздних этапах развития в достижениях «страны поэтов», вполне вероятно, остались бы зияющие пробелы, касающиеся в первую очередь транспорта, сама идея которого ацтекам была чужда. Мексиканцы не только не знали колеса, но и не держали вьючных животных, да и скотоводством не занимались, разве что птиц разводили. Не строили они и кораблей — в стране не было судоходных рек и каналов. Грузы перемещались только на плечах носильщиков — правда, так быстро, что в столицу с побережья доставлялась живая рыба.
Макет рынка в Тлателолько, втором по размере городе ацтекской империи после Теночтитлана. Почти как в наше время, только с экологией всё в порядке
Посетивший такую Мексику в наше время путешественник увидел бы небольшие города с белоснежной застройкой, окружённые тесными кольцами ухоженных полей, — ведь отсутствие транспорта вынуждает приблизить производство продовольствия к потребителю. Увидел бы на дорогах длинные вереницы рабочих, несущих тюки хлопка, тканей, посуды. Увидел бы паланкины, в которых гордые лирики направляются на поэтические турниры, исход которых должен определить следующего правителя страны. Увидел бы шпаги, слишком часто покидающие ножны, и украшенные перьями шляпы, а также несколько дымков, отмечающих кузницы и мастерские. Творческому, эстетскому и одновременно воинственному духу ацтеков более всего соответствовал бы галантный XVII век…
Майя: голые учёные
Сравнивая цивилизацию майя с Египтом эпохи Древнего Царства или с шумеро-аккадской культурой, нельзя не отметить выдающиеся успехи американцев в области математики и астрономии. Но в долине Нила наука в основном имела прикладное значение. Индейцы же не занимались ирригацией, продолжая выжигать джунгли под делянки для маиса, не изобрели колесо и даже не пользовались своим знаменитым календарём. Майя стремились к знанию ради знания. Могла ли их наука развиваться дальше без какой-либо связи с производством?
Теоретически да. До начала прошлого столетия исследования не требовали больших материальных затрат. Конечно, учёным нужны были умелые ремесленники, способные изготовить приборы по чертежам. Но для производства телескопов и микроскопов, химической посуды, бумаги и чернил достаточно небольших мастерских при храмах.
Предоставив крестьянам в набедренных повязках обрабатывать поля мотыгами и волоком перетаскивать блоки для строительства лабораторий, химики могли бы заняться созданием периодической таблицы элементов, а физики — оптикой, механикой и исследованием электрических явлений. Математика развилась бы практически до современного уровня, открытия в области микробиологии произвели бы переворот в медицине, а высадившиеся конкистадоры сразу узнали бы, что произошли от обезьян. Причём, судя по волосяному покрову на лице и теле, — недавно.
Древние кельты: власть друидов
Наконец, вернёмся в Европу. Галлы, которым некогда принадлежала большая её часть, дали нам романтический миф, лежащий в основе фэнтези, но не более того. Остатки народа, некогда славившегося многочисленностью, едва удержались на самом краю кельтского мира — в Ирландии.
Кельты были варварами весьма необычными. Можно сказать, продвинутыми. Земледелие и скотоводство у них процветали, святилища ломились от золота, а ремесленники зачастую превосходили средиземноморских коллег. При этом кельты, имея все необходимые предпосылки, упорно не создавали собственных государств. Жрецы, пользуясь своим огромным влиянием, богатством, а при необходимости и военной силой, не давали вождям, имевшим собственные дружины, прибрать к рукам власть. Фактически именно друиды были властителями кельтских земель. Недаром римляне, в целом весьма терпимые к чужим религиям, «омельщиков» истребляли беспощадно.
По традиции друиды в фэнтези — пантеисты, жрецы безличной природы. Но настоящие друиды были обычными язычниками — политеистами. К пантеизму же ближе были римские философы — стоики и неоплатоники.
Но что, если бы Рим не пришёл и друиды окончательно победили бы зарождающуюся кельтскую аристократию, низведя крупных землевладельцев до положения просто богатых граждан? Западная Европа превратилась бы в мирный (военного сословия нет, а крестьянам сражения не нужны даром) и процветающий край, над которым нет правителей, кроме выборных городских голов и деревенских старост. Крестьяне и ремесленники не платили бы налогов, исключая добровольные целевые сборы на строительство дорог и общественных зданий, а купцы возили бы товары беспошлинно. Ведь друидам вполне хватало платы за проведение ритуалов.
Практически не обременяя народ дополнительными расходами, жрецы могли бы взять на себя большинство государственных функций. Кто свершит суд по-божески (который из богов имеется в виду — вопрос отдельный), если не друид в окружении выборных присяжных? Кто засвидетельствует сделку, оформит права наследства, если не нотариус-филид? Святилища, чтобы золото даром не пылилось, ввели бы стандарт монеты и выполняли бы работу банков. Не исключён даже выпуск бумажных денег, обеспеченных сокровищами и благословением. Охрану же границ и стратегических объектов можно было бы возложить на дружины берсерков-фениев.
При необходимости кельты тоже могли сплотиться и отправиться на завоевание близлежащих земель. Но долго такие союзы не существовали.
Примерно так представляют себе рай анархосиндикалисты. Но всё имеет и оборотные стороны. Друиды, в частности, испытывали вполне понятное отвращение к письменности и препятствовали распространению грамоты в кельтских землях. Если высший авторитет принадлежит не силе, а знанию, оно не может быть общедоступным! Это сокровище, которым имеют право владеть лишь избранные богами.
Конечно, запреты не помешали бы купцам обзавестись более надёжной, чем тренированная память филида, системой фиксации информации. Хотя бы в виде узелкового письма (в реальности кельты иногда использовали греческий или латинский алфавит). Да и самим друидам, пусть и в глубокой тайне, понадобилось бы делать записи. Но и это не спасло бы ситуацию. Ведь, в отличие от жрецов Египта, кельтские священники не занимались наукой. Монополизировав функции интеллигенции, они не смогли бы их выполнять. Технологии ещё развивались бы некоторое время благодаря накоплению опыта у мастеров, но систематизировать и анализировать знания оказалось бы некому.
Ирландский огамический алфавит настолько прост по замыслу, что явно был создан энтузиастом-одиночкой. Скорее всего, каким-нибудь бардом, друидом или филидом, не уверенным в собственной памяти
И, конечно, нельзя забывать о войне. На Римской империи свет клином не сошёлся. Иберии угрожал Карфаген (позже — арабы), на Италию претендовала Византия, через Рейн шли германцы. И то, что каждый мужчина-кельт был вооружён и готов защищать свой дом, захватчиков не смущало. Отразить нашествия могла только армия, опирающаяся на все ресурсы страны. Друиды же едва ли смогли бы хорошо организовать и возглавить войско.
Но в целом кельтская цивилизация имела не меньше шансов на развитие, нежели египетская и древнегреческая.
-ö-ö-
В июне 1941 г. один советский танк двое суток не давал проехать танковой группе вермахта. Немцам не удавалось пробить его броню
Танк КВ, или как его называли немцы «Gespenst» (призрак) — это настоящая металлическая крепость, но даже такая надежная глыба не смогла бы совершить подвиг под Расейняем без холодного расчета и ненависти к захватчикам. О семи сантиметрах стали и одном экипаже, который стал для немцев олицетворением русского характера и несгибаемой воли расскажем в этом материале.
Так случилось, что про уникальный бой под Расейняем мы знаем благодаря непосредственным участникам тех событий, правда, с противоположной стороны. В 1945 году высокопоставленные немецкие офицеры официально оказались в плену у США. Фактически же их использовали как военных советников для будущей возможной войны с СССР. Кое-что американцы знали, о чем-то догадывались, но один из докладов, предположительно генерал-полковника Франца Гальдера, просто шокировал военных США.
23 июня 1941 года недалеко от литовского городка Расейняй советские танки перешли в контрнаступление.
На ранних этапах войны у Германии не было танков, способных пробивать 70-миллиметровую броню КВ. Это способны были сделать только противотанковые пушки или некоторые виды артиллерии. Поэтому в первые минуты боя удивлению немецких солдат не было предела. Снаряды их танков Pz-35 не оставляли на броне «сталинского монстра» даже вмятин, а вот ответные выстрелы КВ крушили все на своем пути. Прошло всего несколько мгновений, а все поле было усеяно раздавленными немецкими танками, и батальон КВ уже двигался сквозь вражескую пехоту, его целью была артиллерия. Когда и она большей частью превратилась в металлолом, послышался гром — зенитные орудия немцев стали бить по танкам прямой наводкой. Под градом снарядов, потеряв несколько машин, батальону удалось отступить, оставив после себя полный хаос.
В нескольких километрах от истерзанной танковой группы «Зекендорф» находилась группа Рауса. Дела здесь шли гораздо лучше, потерь практически не было, город Расейняй был взят, а отдельные стычки с Красной армией тревоги не приносили. Но вот однажды вечером, 23 июня, в пределах видимости дороги на Расейняй появился танк. По всей видимости, это была модификация танка КВ — КВ-2, которая оснащалась 152-миллиметровой танковой гаубицей.
На первый взгляд танк выглядел брошенным — уж очень неважное место было для засады. Если же там кто и был, то окружить и уничтожить танк в чистом поле было для немцев проще простого. Скорее всего, советский экипаж отстал от своего взвода или сломался, а значит, не представлял опасности.
Однако как только на дороге появилась колонна немецких танков и автомобилей, монстр «ожил». Первым же выстрелом он взорвал грузовик с горючим, дальше поочередно уничтожил несколько противотанковых пушек и танков, а потом опять принялся «щелкать» грузовики с провизией. Когда шоссе стало напоминать ад, а в груде металла с трудом узнавались немецкие танки, КВ успокоился. На его корпусе было несколько небольших вмятин и сколов, но пробить его броню никто не смог. Правда, после боя танк не отправился дальше, а продолжал неподвижно стоять прямо на дороге, как будто бы не мог пошевелиться.
Происшествие у Расейняя встревожило немецкий штаб, так как эта стычка говорила о скором наступлении советских войск в районе этого шоссе, а неуязвимый КВ выглядел лишь приманкой. Понимая опасность ситуации, руководство решило немедленно бросить на участок все доступные танковые резервы. Спустя сутки на дороге появились новые колонны серых немецких танков, а вместе с ними были 88-миллиметровые зенитки, для которых броня КВ не была непробиваемой.
Со стороны ситуация казалась абсурдной и дикой: целая армия, а против нее одинокий КВ, который опять выглядел так, будто экипаж его уже покинул. Но вскоре «Климент Ворошилов» опять встретил гостей раскатистым взрывом снарядов. Первой пострадала зенитная 88-миллиметровая пушка, ее практически сдуло попаданием 152-миллиметрового снаряда. Наступление советских танкистов было уверенным: танк, еще один, еще одна пушка… Но теперь немцы поняли, что перед ними не передовой танк русского наступления, а всего лишь одна машина с отчаявшимся, но не сломленным экипажем внутри.
Минуты наших танкистов были сочтены, самоотверженный танк буквально растерзали. Пользуясь численным преимуществом, Pz-35 хладнокровно окружили одинокий КВ, в то время как оставшиеся в строю 88-миллиметровые орудия осыпали танк градом снарядов. После тринадцатого попадания КВ перестал двигаться. Но даже тогда фашисты не осмелились тронуть заговоренный танк. Лишь выждав некоторое время и убедившись, что враг уничтожен, немецкие солдаты рискнули приблизиться к нему. Но когда они подошли на расстояние в несколько метров, башня танка неожиданно стала поворачиваться в их сторону — экипаж был еще жив! Перепуганные солдаты стали разбегаться, кто куда, но несколько брошенных в заброневое пространство советского танка гранат довершили судьбу доблестных красноармейцев…
Изумленные немцы нашли в танке тела шести отважных танкистов. Целых двое суток один танк с 6 танкистами сдерживал танковую группу и несколько сотен пехотинцев! Война войной, но воинские подвиги во все времена чтили и союзники и противники, поэтому геройский экипаж был похоронен немцами с воинскими почестями.
В 1965 году танкисты были перезахоронены на воинском кладбище под Расейняем, имена трех солдат до сих пор неизвестны. Личные вещи подсказали имена двух бойцов: Ершов П.Е., Смирнов В.А. и лишь инициалы третьего — Ш.Н.А. В память о тех событиях недалеко от места легендарного боя, у деревни Дайняй, есть воинский мемориал, посвященный безымянным красноармейцам.
Свежие комментарии