Аспирантура в СССР: из архива в архив
Аспирантура — прямая дорога в науку.
Итак, в прошлый раз в своем рассказе об аспирантуре в Куйбышеве я остановился на том, что на шестом этаже студенческого общежития КуГУ получил комнату на двоих с «аспирантом Ивановым», притащил туда сразу пять столов и начал в ней заниматься наукой. Мой шеф, профессор Медведев Алексей Иванович, порекомендовал мне тему «Партийное руководство научно-техническим творчеством студентов в XI пятилетке (на примере вузов Пензы, Куйбышева и Ульяновска)». Не надо заблуждаться насчет научности таких работ. По сути, любая гуманитарная диссертация, хоть кандидатская, хоть докторская, — это квалификационная работа, показывающая умение ее автора работать с архивными документами, делать на их основание какие-то выводы, аргументировать их ссылками на авторитеты… Вот, собственно, и все. Ну, да, в научный оборот требовалось еще ввести какое-то количество источников, ранее неизвестных, и дать им оценку. И, понятно, с оглядкой на К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина и очередного генсека, коим в это время стал Горбачев. То есть была это своего рода игра, но по правилам. «Черное с белым не дарить, да и нет не говорить» — вот что-то вроде этого.
Вскоре все наши аспиранты из остальных комнат съехались вместе, и я предложил экономии ради питаться сообща. Мол, буду готовить на всех по причине… гастрита на нервной почте (недешево досталось мне все же поступление), ну а кто-то картошку чистить или мусор убирать, ну и каждый день расчет трат и денежная «скидка» поровну. Кто-то согласился, кто-то нет, и пошла у нас «коллективная жизнь». Утром я всегда вставал очень рано, варил манную или рисовую кашу (на одного хорошо ее не сваришь!), но всякий раз по-разному: сегодня с курагой (с рынка), завтра с изюмом (то же самое), потом с черносливом, потом с сиропом от малинового варенья (вклад одного из моих коллег), потом подъем в 8.00 всех остальных, процедуры, завтрак (причем понятно, что была там не одна только каша…), и мы все дружно выезжали в партархив. А там нас уже ждали дела за указанные годы, и мы их просматривали на предмет поиска информации, и тут же заказывали новые. Сначала ОК КПСС Куйбышева и РК КПСС, затем парторганизаций вузов.
Относительно ссылок на центральные архивы – а иметь их следовало во всякой диссертации того времени, мой шеф дал мне мудрое наставление: «А вы возьмите пока цитаты (и ссылки на их источники) из других, близких вам диссертаций. А потом уже когда будете работать там сами, вы может быть что-то другое найдете, а пока у вас будет хоть что-то! Очень мудрый совет для начинающего, не так ли?!
В час в архиве начинался перерыв на обед, и мы ехали в «общагу». На обед был диетический суп из курицы (с рынка) с вермишелью, рисом, клецками или просто «суп картофельный», щи из свежей капусты, молочная лапша. Соответственно достаточно диетическими были и вторые блюда, а затем – чай.
После обеда «по закону Архимеда» мы все валились спать и спали до 3-4 часов. Затем следовала побудка, чай, и мы принимались за писанину. Почему-то так получилось, что у нас у всех с собой оказались бело-оранжевые печатные машинки югославского производства «Тревеллер де-люкс», и мы все бойко принимались на них стучать. В семь часов у нас был легкий ужин, вслед за которым следовали разговоры «за жизнь». Ведь все мы были люди одного круга, достаточно взрослые, у всех семьи, дома остались у кого-то мужья и дети, у кого-то жены и дети, и всем было что рассказать о себе и… своем пути в науку.
Аспирантка из Астраханского института рыбоводства рассказывала, например, как у нее там учатся вьетнамцы и корейцы (северные) и как они увозят с собой наши велосипеды, холодильники и стиральные машины: «Железо, однако, чинить можно!»
Аспирант из нашего ПВАИУ тоже рассказывал много интересного о курсантах из стран Африки, Индии и прочих экзотических стран. Но, основная часть разговоров, конечно, вертелась о том, где лучше найти какой материал, на каких архивных фондах что есть, когда и в какую командировку лучше всего просить. Разговоры эти иногда затягивались до часа ночи, но утром мы все равно вставали по будильнику и… опять начиналась круговерть – архив, дом, стол, печатная машинка.
У каждого была своя «метода» работы и свое «оформление» комнаты. У наших аспиранток – цветы на окнах, занавески, салфетки. У одного аспиранта комната была аскетична до ужаса: кровать, стол с машинкой, вешалка и ведро с водой в углу у батареи, чтобы испарения насыщали воздух влагой! По утрам он занимался йогой, стоял на голове и ходил с голым торсом в одних спортивных штанах. Мне, напротив, почему-то там всегда было холодно и поверх свитера я надевал еще жилетку из козьего меха, а сверху еще и кожаный пиджак. В общем, парочка еще та… Студенты на нас оглядывались.
Ну и работа… у меня была своя НОТ – вдоль стен были натянуты веревочки, на которых скрепками крепились листы бумаги с архивными выписками. И я их двигал по мере надобности, а затем, использовав, складывал в папку «Использованные». Всякий раз, когда открывалась дверь к мне в комнату, поток воздуха их поднимал и они громко шелестели… но зато и работа шла быстро.
Напомню, что нам приходилось одновременно и лекции по заводам читать, и вести занятия, замещая «старших товарищей», и участвовать в заседаниях кафедры и в партийных собраниях, и все это требовало времени. А еще надо было покупать еду!
В Куйбышеве как раз в это время ввели талоны на продукты питания. Какие именно, сейчас я точно уже не скажу, но точно помню, что нас больше всего интересовали талоны на колбасу! Их нам приносил зав. общежитием и давались они ровно на полмесяца и только в магазины своего района. То есть выходишь из партархива, заходишь в магазин, а там колбаса и очереди нет! Но… фиг тебе ее продадут – не твой район! Приезжаешь в свой – колбасы нет! Наутро идешь – есть колбаса, но очередь… а у тебя через двадцать минут или занятие, или лекция, или партсобрание. А завтра уже 16-ое число и… неизрасходованные талоны твои «накрываются медным тазом». Зато на рынке было все, что душе угодно, тем и питались. Правда, кто-то ходил и в студенческую столовую, но… там случалось в супе попадались тараканы, да и все остальное было… на таком же уровне, и мы старались туда не ходить.
Удавалось нам, аспирантам, поесть даже… гречневой каши, но это история особая и очень забавная. Дело в том, что кроме нас, аспирантов-преподавателей, при кафедре были и аспиранты – выпускники этого же вуза, и среди них одна молодая и очень симпатичная девушка, папа которой был, ну скажем так – очень ответственный партийный работник. Муж ее проходил военную службу в моей Пензе и со мной ему бывало передавались посылки, так что пришлось побывать у нее в гостях, и не только мне, но и всем моим друзьям аспирантам, поскольку коллектив у нас был тесный, развлечений мало, и ходить в гости друг к другу было, пожалуй, главным развлечением. Например, приходят люди ко мне, а я готовлю очередную ТВ-передачу и на столе у меня стоит диковинный вездеход из банок из-под сыра «Янтарь». Ну и к ней мы, случалось, заглядывали, и она нас всегда (спасибо ей от всей души!) угощала гречневой кашей. Ну, мы ее «гречневой кашей» про себя и прозвали и… уговаривались по-очереди, когда кому из нас идти к ней в гости!
И, кстати, было так, что на обсуждении готовой работы никто из «старших товарищей» не стал подыгрывать «обкомовской дочке» и замечаний накидали ей столько, что ей, бедняжке, пришлось потом чуть ли не три месяца их исправлять. Точно так же «зарубили» и нашу «астраханку», которая на один день приехала на обсуждение перед выходом на защиту, а из-за сделанных замечаний вынуждена была остаться в Куйбышеве больше чем на месяц. Одежды она, естественно, с собой никакой не взяла и ходила все время или в своем парадном платье или… в махровом халате. Вернулась она с нами в «общагу» и началась у нее истерика: «Я не жена своему мужу! Я не мать своему ребенку! Я эту сволочь… я этого… Ах, они…» Пришлось дать ей полстакана коньяку, чтобы хоть немного успокоить!
Так что, как я много раз уже подчеркивал, плохого в эпоху СССР было предостаточно, но вот…принципиальность в вопросах отношения к науке, пусть даже такой, как история КПСС, была. Хотя… мы сами много раз эту науку обсмеивали, говорили, что вполне можно написать диссертацию на тему: «Партийное руководство Бабой-Ягой», с главами – «Баба-Яга и ступа: вопросы историографии и первоисточники»; «К. Бессмертный и роль партии в подборе и расстановке кадров», ну и так далее…
Потом, правда, когда все замечания были исправлены, все дальнейшее пошло уже как по маслу. Хотя, надо было учитывать «мелочи». Например, готовую работу нужно было печатать не просто на бумаге, а на очень хорошей бумаге, а набирать у «хорошей машинистки», а не самому, с ошибками… Переплет заказывался в единственной на весь Куйбышев мастерской, причем для диссертаций по истории КПСС он не мог быть красного цвета, но не мог быть и черным, зеленым и синим. Приличным считались различные оттенки бордового, а… «Голубой не в тон. Сюда бордо и серый здесь под тон!»
К переплетенным томам диссертации (3 штуки), требовалась особая папка для бумаг в ВАК, с карманами и гнездами для трех ручек разного цвета – оппонентам. «Черный» – самый страшный оппонент, писал замечания своей! И все это надо было знать, находить, покупать, тратить на это деньги. Правда, здесь уже отмечалось, что работавшим аспирантам платили довольно большую стипендию – 90 р., но все равно без помощи из дома осилить все эти расходы было сложно. Или приходилось зарабатывать лекциями, ТВ-передачами, статьями в газетах и журналах.
Кроме партийного архива приходилось ходить в архивы вузов, что было делом поистине гнусным. Все они в то время были буквально пропитаны пылью и пахли либо кошками, либо мышами, либо щами из квашеной капусты, которыми питались из баночек старушки-хранительницы. Что в мединституте, что в политехнических, как в Куйбышеве, так и в моем пензенском, а также и во всех других «порядок» был один. Исключение составлял КУАИ, где архив находился в светлой и чистой комнате, но работать там было очень уже сложно – и это нельзя, и то секретно, словом «секреты на каждом шагу».
О том, как нас, аспирантов, посылали «на картошку», я как-то здесь уже писал («Особенности науки в СССР или аспиранты на картошке»,11 июля 2017), но следует подчеркнуть, что мой шеф, например, не принял это обстоятельство во внимание, а дал задание к 25 мая написать введение и первую главу, и добавил: «Надо успеть!» И пришлось вести с собой машинку, и там в столовой колхоза все это писать. Вроде бы это хорошо – сочетание физического и умственного труда, однако такой вот «коммунизм» мне тогда очень не понравился…
Впрочем, все это были, скажем так, не более чем «бытовые трудности» (как, например, и частые перебои с горячей водой в душевой), а вот как насчет науки-то, спросите вы?
Итак, в прошлый раз в своем рассказе об аспирантуре в Куйбышеве я остановился на том, что на шестом этаже студенческого общежития КуГУ получил комнату на двоих с «аспирантом Ивановым», притащил туда сразу пять столов и начал в ней заниматься наукой. Мой шеф, профессор Медведев Алексей Иванович, порекомендовал мне тему «Партийное руководство научно-техническим творчеством студентов в XI пятилетке (на примере вузов Пензы, Куйбышева и Ульяновска)». Не надо заблуждаться насчет научности таких работ. По сути, любая гуманитарная диссертация, хоть кандидатская, хоть докторская, — это квалификационная работа, показывающая умение ее автора работать с архивными документами, делать на их основание какие-то выводы, аргументировать их ссылками на авторитеты… Вот, собственно, и все. Ну, да, в научный оборот требовалось еще ввести какое-то количество источников, ранее неизвестных, и дать им оценку. И, понятно, с оглядкой на К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина и очередного генсека, коим в это время стал Горбачев. То есть была это своего рода игра, но по правилам. «Черное с белым не дарить, да и нет не говорить» — вот что-то вроде этого.
В Куйбышеве в 1985-1988 гг. функционировал парк, в котором была устроена выставка всевозможного оружия – пушки, танки, самолеты… Этот снимок во время прогулки в этом парке. Автор стоит у КС-19.
Тем, кто рано встает, сам Господь подает!
Вскоре все наши аспиранты из остальных комнат съехались вместе, и я предложил экономии ради питаться сообща. Мол, буду готовить на всех по причине… гастрита на нервной почте (недешево досталось мне все же поступление), ну а кто-то картошку чистить или мусор убирать, ну и каждый день расчет трат и денежная «скидка» поровну. Кто-то согласился, кто-то нет, и пошла у нас «коллективная жизнь». Утром я всегда вставал очень рано, варил манную или рисовую кашу (на одного хорошо ее не сваришь!), но всякий раз по-разному: сегодня с курагой (с рынка), завтра с изюмом (то же самое), потом с черносливом, потом с сиропом от малинового варенья (вклад одного из моих коллег), потом подъем в 8.00 всех остальных, процедуры, завтрак (причем понятно, что была там не одна только каша…), и мы все дружно выезжали в партархив. А там нас уже ждали дела за указанные годы, и мы их просматривали на предмет поиска информации, и тут же заказывали новые. Сначала ОК КПСС Куйбышева и РК КПСС, затем парторганизаций вузов.
Относительно ссылок на центральные архивы – а иметь их следовало во всякой диссертации того времени, мой шеф дал мне мудрое наставление: «А вы возьмите пока цитаты (и ссылки на их источники) из других, близких вам диссертаций. А потом уже когда будете работать там сами, вы может быть что-то другое найдете, а пока у вас будет хоть что-то! Очень мудрый совет для начинающего, не так ли?!
О чем аспиранты говорили за чаем?
В час в архиве начинался перерыв на обед, и мы ехали в «общагу». На обед был диетический суп из курицы (с рынка) с вермишелью, рисом, клецками или просто «суп картофельный», щи из свежей капусты, молочная лапша. Соответственно достаточно диетическими были и вторые блюда, а затем – чай.
После обеда «по закону Архимеда» мы все валились спать и спали до 3-4 часов. Затем следовала побудка, чай, и мы принимались за писанину. Почему-то так получилось, что у нас у всех с собой оказались бело-оранжевые печатные машинки югославского производства «Тревеллер де-люкс», и мы все бойко принимались на них стучать. В семь часов у нас был легкий ужин, вслед за которым следовали разговоры «за жизнь». Ведь все мы были люди одного круга, достаточно взрослые, у всех семьи, дома остались у кого-то мужья и дети, у кого-то жены и дети, и всем было что рассказать о себе и… своем пути в науку.
Аспирантка из Астраханского института рыбоводства рассказывала, например, как у нее там учатся вьетнамцы и корейцы (северные) и как они увозят с собой наши велосипеды, холодильники и стиральные машины: «Железо, однако, чинить можно!»
Аспирант из нашего ПВАИУ тоже рассказывал много интересного о курсантах из стран Африки, Индии и прочих экзотических стран. Но, основная часть разговоров, конечно, вертелась о том, где лучше найти какой материал, на каких архивных фондах что есть, когда и в какую командировку лучше всего просить. Разговоры эти иногда затягивались до часа ночи, но утром мы все равно вставали по будильнику и… опять начиналась круговерть – архив, дом, стол, печатная машинка.
А это автор сидит за печатной машинкой «Тревеллер», но не в своей комнате, а в комнате аспиранта-первокурсника А.Жаркова. У него было хобби – фотография, поэтому на стене наклеены фото. За общением и работа идет веселее.
Научная организация труда!
У каждого была своя «метода» работы и свое «оформление» комнаты. У наших аспиранток – цветы на окнах, занавески, салфетки. У одного аспиранта комната была аскетична до ужаса: кровать, стол с машинкой, вешалка и ведро с водой в углу у батареи, чтобы испарения насыщали воздух влагой! По утрам он занимался йогой, стоял на голове и ходил с голым торсом в одних спортивных штанах. Мне, напротив, почему-то там всегда было холодно и поверх свитера я надевал еще жилетку из козьего меха, а сверху еще и кожаный пиджак. В общем, парочка еще та… Студенты на нас оглядывались.
Ну и работа… у меня была своя НОТ – вдоль стен были натянуты веревочки, на которых скрепками крепились листы бумаги с архивными выписками. И я их двигал по мере надобности, а затем, использовав, складывал в папку «Использованные». Всякий раз, когда открывалась дверь к мне в комнату, поток воздуха их поднимал и они громко шелестели… но зато и работа шла быстро.
Напомню, что нам приходилось одновременно и лекции по заводам читать, и вести занятия, замещая «старших товарищей», и участвовать в заседаниях кафедры и в партийных собраниях, и все это требовало времени. А еще надо было покупать еду!
Проблема «гречневой каши»
В Куйбышеве как раз в это время ввели талоны на продукты питания. Какие именно, сейчас я точно уже не скажу, но точно помню, что нас больше всего интересовали талоны на колбасу! Их нам приносил зав. общежитием и давались они ровно на полмесяца и только в магазины своего района. То есть выходишь из партархива, заходишь в магазин, а там колбаса и очереди нет! Но… фиг тебе ее продадут – не твой район! Приезжаешь в свой – колбасы нет! Наутро идешь – есть колбаса, но очередь… а у тебя через двадцать минут или занятие, или лекция, или партсобрание. А завтра уже 16-ое число и… неизрасходованные талоны твои «накрываются медным тазом». Зато на рынке было все, что душе угодно, тем и питались. Правда, кто-то ходил и в студенческую столовую, но… там случалось в супе попадались тараканы, да и все остальное было… на таком же уровне, и мы старались туда не ходить.
Удавалось нам, аспирантам, поесть даже… гречневой каши, но это история особая и очень забавная. Дело в том, что кроме нас, аспирантов-преподавателей, при кафедре были и аспиранты – выпускники этого же вуза, и среди них одна молодая и очень симпатичная девушка, папа которой был, ну скажем так – очень ответственный партийный работник. Муж ее проходил военную службу в моей Пензе и со мной ему бывало передавались посылки, так что пришлось побывать у нее в гостях, и не только мне, но и всем моим друзьям аспирантам, поскольку коллектив у нас был тесный, развлечений мало, и ходить в гости друг к другу было, пожалуй, главным развлечением. Например, приходят люди ко мне, а я готовлю очередную ТВ-передачу и на столе у меня стоит диковинный вездеход из банок из-под сыра «Янтарь». Ну и к ней мы, случалось, заглядывали, и она нас всегда (спасибо ей от всей души!) угощала гречневой кашей. Ну, мы ее «гречневой кашей» про себя и прозвали и… уговаривались по-очереди, когда кому из нас идти к ней в гости!
Партийная принципиальность в действии!
И, кстати, было так, что на обсуждении готовой работы никто из «старших товарищей» не стал подыгрывать «обкомовской дочке» и замечаний накидали ей столько, что ей, бедняжке, пришлось потом чуть ли не три месяца их исправлять. Точно так же «зарубили» и нашу «астраханку», которая на один день приехала на обсуждение перед выходом на защиту, а из-за сделанных замечаний вынуждена была остаться в Куйбышеве больше чем на месяц. Одежды она, естественно, с собой никакой не взяла и ходила все время или в своем парадном платье или… в махровом халате. Вернулась она с нами в «общагу» и началась у нее истерика: «Я не жена своему мужу! Я не мать своему ребенку! Я эту сволочь… я этого… Ах, они…» Пришлось дать ей полстакана коньяку, чтобы хоть немного успокоить!
Так что, как я много раз уже подчеркивал, плохого в эпоху СССР было предостаточно, но вот…принципиальность в вопросах отношения к науке, пусть даже такой, как история КПСС, была. Хотя… мы сами много раз эту науку обсмеивали, говорили, что вполне можно написать диссертацию на тему: «Партийное руководство Бабой-Ягой», с главами – «Баба-Яга и ступа: вопросы историографии и первоисточники»; «К. Бессмертный и роль партии в подборе и расстановке кадров», ну и так далее…
«Бордо» — самое то!
Потом, правда, когда все замечания были исправлены, все дальнейшее пошло уже как по маслу. Хотя, надо было учитывать «мелочи». Например, готовую работу нужно было печатать не просто на бумаге, а на очень хорошей бумаге, а набирать у «хорошей машинистки», а не самому, с ошибками… Переплет заказывался в единственной на весь Куйбышев мастерской, причем для диссертаций по истории КПСС он не мог быть красного цвета, но не мог быть и черным, зеленым и синим. Приличным считались различные оттенки бордового, а… «Голубой не в тон. Сюда бордо и серый здесь под тон!»
К переплетенным томам диссертации (3 штуки), требовалась особая папка для бумаг в ВАК, с карманами и гнездами для трех ручек разного цвета – оппонентам. «Черный» – самый страшный оппонент, писал замечания своей! И все это надо было знать, находить, покупать, тратить на это деньги. Правда, здесь уже отмечалось, что работавшим аспирантам платили довольно большую стипендию – 90 р., но все равно без помощи из дома осилить все эти расходы было сложно. Или приходилось зарабатывать лекциями, ТВ-передачами, статьями в газетах и журналах.
Мыши, кошки и кислые щи…
Кроме партийного архива приходилось ходить в архивы вузов, что было делом поистине гнусным. Все они в то время были буквально пропитаны пылью и пахли либо кошками, либо мышами, либо щами из квашеной капусты, которыми питались из баночек старушки-хранительницы. Что в мединституте, что в политехнических, как в Куйбышеве, так и в моем пензенском, а также и во всех других «порядок» был один. Исключение составлял КУАИ, где архив находился в светлой и чистой комнате, но работать там было очень уже сложно – и это нельзя, и то секретно, словом «секреты на каждом шагу».
О том, как нас, аспирантов, посылали «на картошку», я как-то здесь уже писал («Особенности науки в СССР или аспиранты на картошке»,11 июля 2017), но следует подчеркнуть, что мой шеф, например, не принял это обстоятельство во внимание, а дал задание к 25 мая написать введение и первую главу, и добавил: «Надо успеть!» И пришлось вести с собой машинку, и там в столовой колхоза все это писать. Вроде бы это хорошо – сочетание физического и умственного труда, однако такой вот «коммунизм» мне тогда очень не понравился…
Впрочем, все это были, скажем так, не более чем «бытовые трудности» (как, например, и частые перебои с горячей водой в душевой), а вот как насчет науки-то, спросите вы?
Аспирантура в СССР: обеды в Ульяновском обкоме
Аспирантура — прямая дорога в науку. Одной из особенностей руководства со стороны профессора Медведева было то, что он обычно приглашал аспирантов к себе домой. Квартира у него была большая, «сталинка», и в ней у него был отдельный кабинет. Чисто профессорский: шкафы с книгами до потолка по обеим стенам от двери и большой письменный стол с красивым (это тогда было модно) чернильным прибором. Поскольку одной руки у него не было, то на раскрытые книги, чтобы не придерживать страницы, он укладывал очень оригинальное пресс-папье. Все это было очень необычно, как и то, о чем он говорил. Каждая встреча, помимо обсуждения хода работы над диссертацией, посвящалась какой-то исторической теме. Например, однажды он завел речь о коллективизации и рассказал о своей работе в партийных органах Молдавии и о том, как он документально доказал, что после присоединения к СССР 10000 крестьян-землевладельцев было раскулачено там незаконно, а сколько было раскулаченных, по которым документов просто не сохранилось… К чему он это рассказал, я так тогда и не понял, и уже потом сообразил, что ему хотелось поделиться своим знанием, причем так, чтобы «никто, ничего».
На одной из встреч он показал мне стол, заложенный книгами документов съездов и решений ЦК КПСС. И показал и очень наглядно, как от издания к изданию в них сокращались негативные оценки как деятелей прошлого, так и тексты с решениями партии по тем или иным негативным моментам. В одном издании – три абзаца, в следующем… только один. Затем многозначительно поднял палец и сказал: «Видишь, что это значит? И к чему такое идет?»
«Ну-у-у…»
«Последствия могут быть очень плохими!» – многозначительно добавил он. И опять я тогда ничего не понял, зато очень хорошо понимаю сейчас.
От меня как от исследователя он требовал в первую очередь четко себе представлять суть и задачи партийного руководства, включавшего: подбор и расстановку кадров, постановку задачи, контроль ее выполнения, подведение итогов и оценку результатов. То есть для успешной работы нужно было найти соответствующих людей. Поставить на соответствующие их знаниям, опыту и характеру места. Указать цель и определить пути ее достижения, периодически контролируя ход исполнения. В конце следовало выяснить, что удалось, а что нет, почему не удалось, и что следует предпринять, чтобы неудачи не последовали в будущем. Все этапы этой работы следовало в диссертации отразить и выяснить, было ли (и насколько!) эффективно партийное руководство НИРС в Поволжье в изучаемое время, а также что требовалось, чтобы эта самая эффективность бы возросла. При этом мне было сказано: «Критикуй в меру! Еще ни одна диссертация на одном только негативе успешно не защищалась!»
Надо заметить, что место, в котором он тогда располагался, было довольно… «гнусное». В смысле, там были улицы, застроенные деревянными домами самого «совкового» типа, то есть из разных досочек, рубероида и шифера, уложенных в шахматном порядке. Улицы были не заасфальтированы и в центре каждой – колеи, заполненные зеленой отвратительной жижей. Очень надеюсь, что сейчас все это «убоище» снесли.
Постепенно в ходе работы выяснилось, что там, наверху, в ЦК, действительно было принято в это время постановление о повышении эффективности руководства НИРС, что собирались партийные собрания преподавателей-коммунистов вузов региона, что на них говорилось, что нужно активизировать усилия в этой области и тем самым поднять и качество обучения в вузах, и экономическую отдачу от ВШ. Об этом шла речь и на кафедральных партийных собраниях, и на общевузовских. И, понятно, что все были «за». Но что дальше? Поговорили люди и разошлись! Да, где-то работали студенческие кружки, где-то целые студенческие КБ. Но доля участвующих в этой работе студентов колебалась на уровне 2-5% и лишь в КУАИ (Куйбышевский авиационный институт) достигала 15-ти. У преподавателей, по сути, коммунисты они или нет, не было никакой особой заинтересованности в том, чтобы больше работать со студентами и привлекать их к науке. Ну, дадут тебе очередную грамоту и куда ее?
То есть партийное руководство в ВШ чаще всего дублировало и дополняло собой ректорат и руководство профильных кафедр. По сути это было, говоря ленинскими словами, «пятое колесо в телеге», не мешавшее работе вузов, но особо и не помогавшее. Что было самым эффективным в руководстве вузовской наукой, так это… контроль нравственности! Стоило какому-то профессору начать гладить студенток по ручке и уединяться в кабинете, или декану физвоза начать фотографировать голых студенток-пловчих, как жена или кто-то из доброжелателей тут же писал соответствующее письмо в партком и… беднягу профессора чихвостили в хвост и в гриву, грозя выговором с занесением в учетную карточку, а то и изгнанием из партии вообще. И если для сотрудников технических кафедр это было не так уж и страшно, для тех же преподавателей научного коммунизм и истории КПСС означало увольнение, поскольку не коммунисты преподавать эти дисциплины не могли. Всегда в случае чего можно было громко сказать: «Партбилет у нас одного цвета!» Встать в позу и… в итоге добиться своего. Но какое это имело принципиальное значение в смысле привлечения студентов к НИРС?
И вот все это требовалось в работе как-то показать, подвести под свои утверждения доказательную базу в виде документов, что требовало немало сил и изворотливости ума. Самое главное, что нельзя было соврать. Все аспиранты помнили о «черном оппоненте», который мог затребовать в архиве проверку любой твоей ссылки и, если ты давал ссылку на несуществующий документ или в нем было одно, а ты сам писал другое – на пощаду можно было не рассчитывать. Уже защищенную работу объявляли недействительной и все! Впрочем, выдумывать ничего и не требовалось. Информации в архивах хватало. Причем нередко очень интересной. Так, в архиве ЦК ВЛКСМ в Москве мне попался документ-справка, направленная из ЦК ВЛКСМ в ЦК КПСС о привлечении студентов вузов среднеазиатских республик к НИРС, и по нему выходило, что таковых там было более 100%! Притом, что по Поволжью данные были совсем другие – 5-10% студентов максимум! Это было огромное расхождение и заметил его не я один, потому что на документе была забавная приписка: «Нужно учитывать специфику Востока» или что-то в этом роде. Но ведь на НИРС тратились государственные деньги! И значит их посылали… «передовикам» в этой области, а в том же Поволжье их просто не хватало. Вот так и приходило знание, что «не все ладно в королевстве датском», но… всем хотелось верить, что со временем все образуется, что мы «на правильном пути». И, кстати, если уж в ЦК все это видели, знали, понимали и… ничего не делали, то, что тут мог сделать рядовой аспирант?
Вообще, Куйбышев конца 80-х годов прошлого века производил на меня странное впечатление. Тут вот вполне приличные многоэтажки и… тут же напротив – деревянные развалюхи, из дворов которых из беленых сортиров текла прямо на улицу благодать чрева. Много было старых купеческих домов, но все они были какие-то обшарпанные… И вот такие были спуски к Волге. Недаром потом в романе «Закон Парето» многие события у меня как раз и происходили в Самаре 1918 года. С того времени там ничего не изменилось – сличал фото. Разве что фонарные столбы поменялись.
Ну и, помимо всего прочего, сам процесс работы с большими объемами информации требовал внутренней мобилизации, самоконтроля и хорошей организации труда, не то можно было «заболеть» одной из сугубо «аспирантских болезней». Нет… не сифилисом и не СПИДом. Просто научившись хорошо работать в архиве, аспирант «заболевал» «манией накопительства» и продолжал собирать материалы, даже если они ему были уже не нужны. Руководитель говорил: «Пишите! Пора писать!» Но… страх перед чистым листом бумаги тоже никто не отменял и многие стремились хоть так отдалить это свое с ним знакомство. Другой болезнью была «страсть к публикациям». Для защиты требовалось тогда опубликовать всего 3 статьи, причем только одну в издании ВАК, и в начале все боялись, что не успеют «накопить» нужное количество. Зато потом собранный материал позволял писать статьи одну за одной и некоторые публиковали и 7, и 8, и даже 10 статей, опять-таки лишь бы не писать сам текст! То есть приходилось все время бороться со своим собственным мозгом, который, как известно, живет в нашем теле вроде бы как сам по себе, и к тому же по закону наименьшего сопротивления. Что наименее энергозатратно, к тому он тебя и склоняет, и требуется немалая сила воли, чтобы заставить его подчиняться тебе!
Но постепенно все эти «подводные камни» преодолевались, и диссертация начинала обрастать «мясом». На первом году командировок нам не давали, но на втором ты мог ездить и в архивы Москвы, и в соседний Ульяновск. В родной город, понятно, командировки не давались. И, кстати, про одну такую командировку в Ульяновск хочется рассказать особо. Поехали мы туда вместе с аспирантом Жарковым в июне 1987 года и сразу же пошли в обком КПСС, где предъявили наши удостоверения и попросили о содействии в жилье и питании. И получили и то, и другое – талоны в столовую ОК и направление в общежитие шоферов ОК КПСС. Здание было совсем неприметным, без вывески, но зато внутри… просторные светлые комнаты с коврами и модной полированной мебелью. Это сейчас эти лакированные гробы воспринимаются как верх дурновкусия. А тогда это было самое «то». На кухне холодильник «ЗиЛ» — мечта всякой советской домохозяйки. Словом, хорошо жили командированные со своими боссами шоферы и если, кстати, так жили простые шоферы, то какое же «общежитие» было у районных секретарей РК?
Пришли в столовую, а там мрамор, финская сантехника (да бог ты мой, мама не горюй – вот чё бывает!) и меню как в ресторане! Встали в демократическую очередь и решили ради приезда поесть как следует, поэтому, кроме основных блюд, взяли еще и клубнику со сливками. И заплатили – я 1,20 руб., а Жарков – 1,21 руб. И все было не только дешево, но и очень вкусно!
Вернулись в «отель», отдохнули и пошли на рынок. А там ранняя клубника по 4,50 руб. килограмм! Нас это удивило, как удивило и то, что на следующий день в меню ее не было. Спрашиваем – где? А нам – «спросом не пользуется, потому что дорого, а мы ее на рынке покупаем! «Но как же…если мы заплатили за обед с ней по 1,20?» В ответ повариха только плечами пожала.
«Столкновение сухогруза «Волго-Дон-12» с мостом через Самарку произошло 15 мая 1971 года». Чем хорошо общество тотального дефицита? А тем, что… можно было прийти с коробкой шоколадных конфет в архив ОК КПСС, подарить ее «девушке» в читальном зале и… получить доступ и к персональным делам, которых иначе бы не увидеть, и к засекреченным материалам о катастрофах, авариях и взрывах, о которых простые советские граждане и понятия не имели. Все это было интересно читать и… возвышало в собственных глазах, что тоже было приятно!
В тот раз обед обошелся нам в 1 рубль с копейками. И тут аспирант Жарков предложил мне забавное пари: стараться ежедневно есть больше, чем на 1,10 руб. (если без ягоды!), и кто кого «переест», тот кормит проигравшего десертом с орехами в кафе на берегу Волги. Вкусные там были десерты и нам обоим очень нравились. И вид красивый! Стали мы брать по два салата, селедочку с лучком… отбивную… и прочее… все из мяса, и все равно так за все время нашего пребывания там этой суммы никто не превзошел. И лишь потом, подняв документы 1928 года, мы узнали, что цены в обкомовских столовых были заморожены на этом уровне и при всех реформах на нем же и сохранялись! То есть все было, как потом у Джорджа Оруэлла: «Все животные равны. Но некоторые равнее других».
Так прошел второй год, и в конце этого года второй вариант диссертации был готов. Шеф его прочитал и сказал: «Всё ты сделал как надо! Но… ты видишь, как оно все повернулось? Так что иди и пиши всё как есть, только без площадной брани в адрес КПСС. Все-таки перестройку она начала с себя!» Сказал я «есть» и… отправился переписывать работу уже в третий раз!
был КГУ (Куйбышевский государственный университет) в 1985 году
Учеба на дому
На одной из встреч он показал мне стол, заложенный книгами документов съездов и решений ЦК КПСС. И показал и очень наглядно, как от издания к изданию в них сокращались негативные оценки как деятелей прошлого, так и тексты с решениями партии по тем или иным негативным моментам. В одном издании – три абзаца, в следующем… только один. Затем многозначительно поднял палец и сказал: «Видишь, что это значит? И к чему такое идет?»
«Ну-у-у…»
«Последствия могут быть очень плохими!» – многозначительно добавил он. И опять я тогда ничего не понял, зато очень хорошо понимаю сейчас.
От меня как от исследователя он требовал в первую очередь четко себе представлять суть и задачи партийного руководства, включавшего: подбор и расстановку кадров, постановку задачи, контроль ее выполнения, подведение итогов и оценку результатов. То есть для успешной работы нужно было найти соответствующих людей. Поставить на соответствующие их знаниям, опыту и характеру места. Указать цель и определить пути ее достижения, периодически контролируя ход исполнения. В конце следовало выяснить, что удалось, а что нет, почему не удалось, и что следует предпринять, чтобы неудачи не последовали в будущем. Все этапы этой работы следовало в диссертации отразить и выяснить, было ли (и насколько!) эффективно партийное руководство НИРС в Поволжье в изучаемое время, а также что требовалось, чтобы эта самая эффективность бы возросла. При этом мне было сказано: «Критикуй в меру! Еще ни одна диссертация на одном только негативе успешно не защищалась!»
Надо заметить, что место, в котором он тогда располагался, было довольно… «гнусное». В смысле, там были улицы, застроенные деревянными домами самого «совкового» типа, то есть из разных досочек, рубероида и шифера, уложенных в шахматном порядке. Улицы были не заасфальтированы и в центре каждой – колеи, заполненные зеленой отвратительной жижей. Очень надеюсь, что сейчас все это «убоище» снесли.
Так в чем же была суть партийного руководства ВШ?
Постепенно в ходе работы выяснилось, что там, наверху, в ЦК, действительно было принято в это время постановление о повышении эффективности руководства НИРС, что собирались партийные собрания преподавателей-коммунистов вузов региона, что на них говорилось, что нужно активизировать усилия в этой области и тем самым поднять и качество обучения в вузах, и экономическую отдачу от ВШ. Об этом шла речь и на кафедральных партийных собраниях, и на общевузовских. И, понятно, что все были «за». Но что дальше? Поговорили люди и разошлись! Да, где-то работали студенческие кружки, где-то целые студенческие КБ. Но доля участвующих в этой работе студентов колебалась на уровне 2-5% и лишь в КУАИ (Куйбышевский авиационный институт) достигала 15-ти. У преподавателей, по сути, коммунисты они или нет, не было никакой особой заинтересованности в том, чтобы больше работать со студентами и привлекать их к науке. Ну, дадут тебе очередную грамоту и куда ее?
То есть партийное руководство в ВШ чаще всего дублировало и дополняло собой ректорат и руководство профильных кафедр. По сути это было, говоря ленинскими словами, «пятое колесо в телеге», не мешавшее работе вузов, но особо и не помогавшее. Что было самым эффективным в руководстве вузовской наукой, так это… контроль нравственности! Стоило какому-то профессору начать гладить студенток по ручке и уединяться в кабинете, или декану физвоза начать фотографировать голых студенток-пловчих, как жена или кто-то из доброжелателей тут же писал соответствующее письмо в партком и… беднягу профессора чихвостили в хвост и в гриву, грозя выговором с занесением в учетную карточку, а то и изгнанием из партии вообще. И если для сотрудников технических кафедр это было не так уж и страшно, для тех же преподавателей научного коммунизм и истории КПСС означало увольнение, поскольку не коммунисты преподавать эти дисциплины не могли. Всегда в случае чего можно было громко сказать: «Партбилет у нас одного цвета!» Встать в позу и… в итоге добиться своего. Но какое это имело принципиальное значение в смысле привлечения студентов к НИРС?
Кстати, назвалось это место «Овраг подпольщиков» и, видимо, с их времен так и оставалось без изменений. Прямо за университетом начинался луг, где паслись козы, а дальше тек вонючий ручей, за котором находился заброшенный ботсад.
«Специфика Востока»
И вот все это требовалось в работе как-то показать, подвести под свои утверждения доказательную базу в виде документов, что требовало немало сил и изворотливости ума. Самое главное, что нельзя было соврать. Все аспиранты помнили о «черном оппоненте», который мог затребовать в архиве проверку любой твоей ссылки и, если ты давал ссылку на несуществующий документ или в нем было одно, а ты сам писал другое – на пощаду можно было не рассчитывать. Уже защищенную работу объявляли недействительной и все! Впрочем, выдумывать ничего и не требовалось. Информации в архивах хватало. Причем нередко очень интересной. Так, в архиве ЦК ВЛКСМ в Москве мне попался документ-справка, направленная из ЦК ВЛКСМ в ЦК КПСС о привлечении студентов вузов среднеазиатских республик к НИРС, и по нему выходило, что таковых там было более 100%! Притом, что по Поволжью данные были совсем другие – 5-10% студентов максимум! Это было огромное расхождение и заметил его не я один, потому что на документе была забавная приписка: «Нужно учитывать специфику Востока» или что-то в этом роде. Но ведь на НИРС тратились государственные деньги! И значит их посылали… «передовикам» в этой области, а в том же Поволжье их просто не хватало. Вот так и приходило знание, что «не все ладно в королевстве датском», но… всем хотелось верить, что со временем все образуется, что мы «на правильном пути». И, кстати, если уж в ЦК все это видели, знали, понимали и… ничего не делали, то, что тут мог сделать рядовой аспирант?
Вообще, Куйбышев конца 80-х годов прошлого века производил на меня странное впечатление. Тут вот вполне приличные многоэтажки и… тут же напротив – деревянные развалюхи, из дворов которых из беленых сортиров текла прямо на улицу благодать чрева. Много было старых купеческих домов, но все они были какие-то обшарпанные… И вот такие были спуски к Волге. Недаром потом в романе «Закон Парето» многие события у меня как раз и происходили в Самаре 1918 года. С того времени там ничего не изменилось – сличал фото. Разве что фонарные столбы поменялись.
«Специфика работы аспирантов»
Ну и, помимо всего прочего, сам процесс работы с большими объемами информации требовал внутренней мобилизации, самоконтроля и хорошей организации труда, не то можно было «заболеть» одной из сугубо «аспирантских болезней». Нет… не сифилисом и не СПИДом. Просто научившись хорошо работать в архиве, аспирант «заболевал» «манией накопительства» и продолжал собирать материалы, даже если они ему были уже не нужны. Руководитель говорил: «Пишите! Пора писать!» Но… страх перед чистым листом бумаги тоже никто не отменял и многие стремились хоть так отдалить это свое с ним знакомство. Другой болезнью была «страсть к публикациям». Для защиты требовалось тогда опубликовать всего 3 статьи, причем только одну в издании ВАК, и в начале все боялись, что не успеют «накопить» нужное количество. Зато потом собранный материал позволял писать статьи одну за одной и некоторые публиковали и 7, и 8, и даже 10 статей, опять-таки лишь бы не писать сам текст! То есть приходилось все время бороться со своим собственным мозгом, который, как известно, живет в нашем теле вроде бы как сам по себе, и к тому же по закону наименьшего сопротивления. Что наименее энергозатратно, к тому он тебя и склоняет, и требуется немалая сила воли, чтобы заставить его подчиняться тебе!
В общежитии обкомовских шоферов
Но постепенно все эти «подводные камни» преодолевались, и диссертация начинала обрастать «мясом». На первом году командировок нам не давали, но на втором ты мог ездить и в архивы Москвы, и в соседний Ульяновск. В родной город, понятно, командировки не давались. И, кстати, про одну такую командировку в Ульяновск хочется рассказать особо. Поехали мы туда вместе с аспирантом Жарковым в июне 1987 года и сразу же пошли в обком КПСС, где предъявили наши удостоверения и попросили о содействии в жилье и питании. И получили и то, и другое – талоны в столовую ОК и направление в общежитие шоферов ОК КПСС. Здание было совсем неприметным, без вывески, но зато внутри… просторные светлые комнаты с коврами и модной полированной мебелью. Это сейчас эти лакированные гробы воспринимаются как верх дурновкусия. А тогда это было самое «то». На кухне холодильник «ЗиЛ» — мечта всякой советской домохозяйки. Словом, хорошо жили командированные со своими боссами шоферы и если, кстати, так жили простые шоферы, то какое же «общежитие» было у районных секретарей РК?
Пришли в столовую, а там мрамор, финская сантехника (да бог ты мой, мама не горюй – вот чё бывает!) и меню как в ресторане! Встали в демократическую очередь и решили ради приезда поесть как следует, поэтому, кроме основных блюд, взяли еще и клубнику со сливками. И заплатили – я 1,20 руб., а Жарков – 1,21 руб. И все было не только дешево, но и очень вкусно!
Вернулись в «отель», отдохнули и пошли на рынок. А там ранняя клубника по 4,50 руб. килограмм! Нас это удивило, как удивило и то, что на следующий день в меню ее не было. Спрашиваем – где? А нам – «спросом не пользуется, потому что дорого, а мы ее на рынке покупаем! «Но как же…если мы заплатили за обед с ней по 1,20?» В ответ повариха только плечами пожала.
«Столкновение сухогруза «Волго-Дон-12» с мостом через Самарку произошло 15 мая 1971 года». Чем хорошо общество тотального дефицита? А тем, что… можно было прийти с коробкой шоколадных конфет в архив ОК КПСС, подарить ее «девушке» в читальном зале и… получить доступ и к персональным делам, которых иначе бы не увидеть, и к засекреченным материалам о катастрофах, авариях и взрывах, о которых простые советские граждане и понятия не имели. Все это было интересно читать и… возвышало в собственных глазах, что тоже было приятно!
Проблема в духе Дж. Оруэлла
В тот раз обед обошелся нам в 1 рубль с копейками. И тут аспирант Жарков предложил мне забавное пари: стараться ежедневно есть больше, чем на 1,10 руб. (если без ягоды!), и кто кого «переест», тот кормит проигравшего десертом с орехами в кафе на берегу Волги. Вкусные там были десерты и нам обоим очень нравились. И вид красивый! Стали мы брать по два салата, селедочку с лучком… отбивную… и прочее… все из мяса, и все равно так за все время нашего пребывания там этой суммы никто не превзошел. И лишь потом, подняв документы 1928 года, мы узнали, что цены в обкомовских столовых были заморожены на этом уровне и при всех реформах на нем же и сохранялись! То есть все было, как потом у Джорджа Оруэлла: «Все животные равны. Но некоторые равнее других».
Так прошел второй год, и в конце этого года второй вариант диссертации был готов. Шеф его прочитал и сказал: «Всё ты сделал как надо! Но… ты видишь, как оно все повернулось? Так что иди и пиши всё как есть, только без площадной брани в адрес КПСС. Все-таки перестройку она начала с себя!» Сказал я «есть» и… отправился переписывать работу уже в третий раз!
Свежие комментарии