Отрывок из книги

ПРИКВЕЛ

Петербург, 1869 год.

Раннее утро. Копылов проснулся, открыл глаза и долго смотрел в бледно-кисельный рассвет, потом вновь прикрыл глаза, пытаясь представить, как в мутное оконце его комнаты бьют солнечные лучи. Но дождь, который барабанил по крыше, портил ему светлый образ надуманного утра. Тогда Сила Силыч представил огромную дождевую тучу, которая, напоровшись на шпиль Адмиралтейства, разодрала ватное брюхо и разверзлась дождём. Петербург, словно написанный акварельной кистью, потерял чёткий контур, смешался с другими цветами и потёк куда-то вниз, туда, где грязный водосток заглатывал всё, что вливалось в его пасть…

— Мы все умрём», — сказал Копылов, до боли зажмурившись, но в этот миг большие напольные часы пробили восемь. Сила Силыч вздрогнул от этой неожиданности, разозлился и сразу потерял ход мысли. Надеясь опять уснуть, он повернулся на другой бок, заставив кровать страдальчески скрипнуть, но в ту же секунду в дверь поскреблись. Чуть погодя пухлое лицо Сони просунулось в душный полумрак комнаты.

— На службу, не проспите-с!

— Скажи, что я приболел! — не поворачиваясь, сказал Копылов.

— Опять-с больны-с?! — брови у Сони удивлённо взлетели.

— Опять-с-с-с! Хватит шипеть, как змея!!! Поставь самовар…

— Слушаю-с!

И Соня закрыла дверь. За дверью послышался сдавленный шёпот, затем возня, и в приоткрывшуюся дверь всунулась физиономия Тарелкина.

— Сила Силыч, мил друг, ты что это — опять хворать вздумал?

Копылов повернулся, заставив кровать снова жалобно всхлипнуть, посмотрел на соседа и сказал:

— Кандид Касторыч, через полчасика заходи, чаю попьём.

— Воля ваша!

И дверь за Тарелкиным закрылась.

Через полчаса они, сидя за столом, молча наблюдали сквозь влажное от дождя стекло, как исполняющий обязанности квартального надзирателя Расплюев вытаскивал из лужи какого-то мужика. Затем Соня принесла сдобные булки и чаю. Тарелкин оживился и, наливая чай в блюдечко, заученно забубнил:

— Кредиторы меня заели, начальство вогнало в гроб…

Копылов думал о своём, глядя, как пьяный мужик в борьбе за место в луже получил от Расплюева по шапке. Шапка от удара слетела с головы мокрого буяна, описала дугу и плюхнулась на мостовую. А битый Расплюевым мужик оказался лысым и, если бы Копылов так же пил, то очень даже мог сойти за него. «Да, все лысые на одно лицо…» — резюмировал своё наблюдение Сила Силыч.

Тарелкин тем временем продолжал:

— Взять так и умереть, но не как всякая лошадь умирает, а всласть, так, чтоб пришли кредиторы, кровопийцы, пиявки, крокодилы, а я в гробике! Вот тут-то они схватятся меж собой: именьице-то у меня на три алтына, и начнут на куски рвать, а взять-то уже и нечего…

Копылов слушал, глядя, как шевелятся усы Тарелкина, и какая-то мысль не давала ему покоя.

— А люди скажут: вот ведь Тарелкин, умел пожить, умел и помереть!

Кандид заёрзал на табурете, тема его, видимо, сильно беспокоила. Копылов, глядя на Тарелкина, неожиданно всё понял. Что-то щёлкнуло у него в мозгу, завращались шестерёнки сознания, закрутились маховики изворотливости, заработал механизм выживания.

— Мне ещё давеча сон снился, будто я собака рыжей масти, а кредиторы мне травлю устраивают…

— Кандид Касторович, — совсем не слушая Тарелкина, проговорил Копылов. — Ежели я вскорости помру, то завещаю вам все вещи свои. Родни у меня нет, жены нет, один я как перст на всём белом свете…

— Да что ж это вы такое, Сила Силыч, говорите! Перестаньте! Даже слушать не хочу…

Однако по вспыхнувшим огонькам в глазах Тарелкина Копылов понял, что зёрна упали в благодатную почву.

— Кандид Касторович, ещё об одном прошу, проследите, чтоб бренное тело, забытое всеми, не протухло, а то ведь и к гробу подойти никто не сможет. Вонь-с, как поленом, от гроба всех отшибет! Никто не захочет проститься…

— Сила Силыч… — начал было Тарелкин, но Копылов оборвал его жестом.

— И ещё за процессией проследите, чтоб не просто в яму сбросили да землицей присыпали! А то собаки к утру растаскают… Чтоб захоронили, как наша вера приписывает. И поминки устроить, исполняющего обязанности квартального надзирателя Расплюева позовите, ну и тех, кто захочет проститься, вестимо… А теперь прошу вас оставить меня, ибо нахожу лёгкое головокружение и желание полежать в одиночестве.

— Как скажете, Сила Силыч, как скажете.

И Тарелкин с припрятанной в карман серебряной ложечкой, кланяясь, нашёл задом дверь и юркнул в неё, оставив довольного Копылова одного в ореоле таинственной хитрости.

Вечером Копылов вызвал Соню и дал ей расчёт, объяснив рыдающей девице, что он уезжает на лечение, а по возвращении вновь возьмёт её на службу. Провожая, по-христиански поцеловал её в обе щеки и в заплаканный нос, передал поклон её отцу, Семену Захаровичу, титулярному советнику, поинтересовался его здоровьем.

— Пьёт-с… — ответила Соня и опустила глаза к дощатому полу. Копылов вздохнул, сунул ещё одну мятую ассигнацию в её руку и затворил за ней дверь.

— Теперь нужен труп, — сказал Копылов и, словно муха, потёр ладонью о ладонь.

Ночь, улица, фонарь, аптека, два человека.

— Вы гарантируете?

— Помилуйте, я же уже сказал! У меня там свой человек, сделает всё без лишних вопросов.

— Поймите, дело довольно щекотливое…

— Сделаем в лучшем виде, Ваше превосходительство!..

— Всю сумму я отдам, как только получу… э-э… назовём это посылкой.

— Но помилуйте!..

— Вот большая часть…

— Не извольте беспокоиться, сделаем в лучшем виде!

Один силуэт поклонился другому и, ссутулившись, исчез в ближайшей подворотне. Другой посмотрел на ледяную рябь канала и неспешно пошёл в направлении парящего купола Исаакиевского собора.

В полночь Копылов, закутав лицо тёмным шарфом, стоял в тени возле своей парадной. Дождь, который кончился, начал накрапывать вновь. Посылку не везли. Копылова тряс нервный озноб, смешанный с промозглостью ночи. Но вот цокот копыт, затем шаги, и в свете чахлого фонаря в арочном проёме появилась фигура.

— Это вы от Карпа Савельевича?

— Да, я! Извольте говорить тише, — прошипел Копылов.

— Получать будете?

— Да, но сначала хочу взглянуть.

Тёмная фигура, от которой пахло формальдегидом, хмыкнула, мотнула головой, и они пошли к экипажу. Крытая повозка была окутана тем же резким запахом. Незнакомец открыл дверь и нырнул внутрь. Копылов, поколебавшись, последовал за ним. В тесном пространстве повозки незнакомец засветил свечу, и Копылов увидел то, что хотел увидеть и чего очень боялся.

— Берёте? — Свеча делала лицо незнакомца пугающим, а частокол неровных зубов и неприятный запах изо рта — вовсе отталкивающим.

— Сначала я хочу взглянуть на товар!

Незнакомец вынул нож. И Копылов пожалел о своей настойчивости. Незнакомец сунул свечу в руки Силы Силыча, и та, подрагивая, осветила мешковину, которую пропахший формальдегидом незнакомец вспорол ножом. Копылов невольно зажмурился, но злой окрик: «Держи, ровней, а то повозку сожжешь!» — заставил его открыть глаза. Русые длинные волосы, которые показались из мешка, сразу заставили Копылов замотать головой:

— Не-не-не то! Это женщина…

— А ты разве не из этих?

— Нет, мне нужен лысый мужчина!

— А, вон оно что… значит из тех!.. Ну, извиняй, барин, сейчас привезём.

И он задул свечу. Копылов, ругаясь, вылез из повозки, поскользнулся на мостовой, однако, удержав равновесие, гордо закинул шарф, но тут же споткнулся и упал в лужу. Причём в ту самую, из которой Расплюев утром изымал мужика. Кучер гоготнул, формалиновый мерзко хихикнул, кони заржали, и повозка скрылась в ночи.

В третьем часу ночи вновь прибыл тёмный экипаж. Время уже поджимало. Человек с формальдегидным душком и кучер с водочным шлейфом затащили «посылку» в комнату Копылова. Когда они распаковали замотанный в мешковину человеческий силуэт, выяснилось, что труп мужской, но не лысый. Копылов долго просил, требовал и умолял, в итоге, заплатив сверху, добился, чтоб труп побрили и переодели в его одежду. К четырём утра возня закончилась. Копылов отдал деньги и, затворяя за незнакомцами дверь, услышал хриплый голос кучера:

— Ну и клиент пошёл… удовольствие на пять минут, а подготовки-то…

Копылов фыркнул и закрыл дверь.

Ночь начала медленно таять, облака сонно поползли в разные стороны, открыв бледное питерское небо. Первый лучик робко коснулся горизонта, и тот, игриво жеманясь, начал розоветь. Копылов с небольшим саквояжем в руках вышел из арки, миновал несколько кварталов и, никем не узнанный, пошагал в рассвет.

Несколько дней спустя.

Тарелкин осмотрел окружающее пространство, вальяжно откинулся в кресле, счастливо вдохнул полной грудью и заговорил сам с собой:

— Да, я теперь только понимаю счастие, сердцем чувствую, носом слышу. Вот оно… Тишина, покой… независимость!!! Вот счастье!.. Нет начальства, нет кредиторов, даже друзей нет, чтобы отравить минуту отдохновения. Лихое дело справил. Одним махом стряхнул старые грехи, в прах полетели цепи, уплачены долги, и сама природа актом моей смерти подмахнула так: получено сполна! А здесь, при мне, вот тут, на самом сердце, запасный капитал. — Тарелкин бережно вынул из-за пазухи бумаги. — Собственноручные варравинские бумаги… Петля, в которой сидит его проклятая голова. Годик, другой — всё будет тихо, а там и предъявлю — и зло предъявлю, чёрт возьми! Ему и в голову войти не может, что я жив. Ха, ха, ха! Вот идейку мне Копылов подбросил, вот удружил! «И, в гроб сходя, благословил…»

Пробили напольные часы, возвестив, что прошло ещё время.

Тарелкин, уже в обличии Копылова, без усов и обритый наголо, начал прощальную речь, стоя над гробом. В гробу покоилась кукла, набитая ватой. Но об этом никто не догадывался, ибо удушливый запах тлеющей рыбы напрочь отбивал желание увидеть покойного. Собравшиеся жались по углам, вонь была нестерпимой.

— Милостивые государи и Ваше превосходительство, — начал Тарелкин, слегка поклонившись Варравину. — Итак, не стало Тарелкина! Немая бездна могилы разверзла пред нами чёрную пасть свою, и в ней исчез Тарелкин!.. Он исчез, извёлся, улетучился — его нет. Почтенные посетители, восскорбим душами о Тарелкине!..

Копылов, спрятавшись за спины скорбящих и праздно глазеющих, притаился в тёмном углу и наблюдал. Народу было немного, но остаться незамеченным было очень даже легко. Копылов слушал Тарелкина, пряча хитрую улыбку в фальшивую бороду.

— …Однако — глядите, у этого убогого гроба стоит сановник. — И Тарелкин указал на Варравина. — Он властный мира сего, он силою препоясан. Что же говорит нам его здесь присутствие? Ужели лицемерием, или хитростию, или своекорыстною целию приведён он сюда и у этого гроба между нами поставлен? О нет! Своим присутствием он чтит в чинах убожество, в орденах нищету, в мундире слугу — слугу, который уносит с собою даже и в могилу собственные, сокровеннейшие интимнейшие его превосходительства…

Варравин, забыв про вонь, подался вперёд.

— Что такое?!

Копылов так же высунулся и с интересом стал наблюдать сию сцену.

— …слёзы… — Тарелкин поглядел на напряжённую фигуру Варравина, потомил секунду и продолжил: — Я о слезах ваших говорю, Ваше превосходительство.

Желваки заиграли на худом лице Варравина, он кивнул, развернулся на каблуках и вышел из комнаты. Словно чувства нахлынули на него и слёзы вот-вот брызнут из его глаз.

— Итак, почтим этот пустой, но многознаменательный гроб тёплою слезою и скажем: мир праху твоему, честный труженик на солёном поле гражданской деятельности.

Тарелкин возвёл глаза к потолку, отметив про себя, что больше никогда не поселится в таком клоповнике, и кивком дал понять, что закончил речь.

— Несите, — сказал Расплюев, и его подчинённые подняли гроб и двинулись к выходу. За ним поспешили чиновники и неузнанный Копылов.

Копылов в одиночестве.

— Так, так… Это что же такое получается? Афера Тарелкина удалась, он теперь живёт под моей фамилией, но знать не знает, что я на самом деле жив! А я, воспользовавшись этим хитрым обстоятельством, хотел тянуть с него деньги! Сначала понемногу, а потом всё больше и больше!.. Но дело оказывается ещё более хитрейшего свойства!..

Ночь. Погост, в дальней его части, где хоронят бедных и неимущих.

Луна зарылась в вату облаков. Сделалось темно и особенно тоскливо. Варравин, сжимая в кармане рукоятку револьвера, шёл, освещая себе путь масляным фонарём.

— Максим Кузьмич, сюда! — позвал голос из могильной тьмы. Варравин крутанулся, извлекая пистолет из шинели.

— Ну, полноте, Максим Кузьмич, не волнуйтесь вы так! — замогильно успокаивал говорящий. Варравин приметил возле грубо сколоченного деревянного креста фигуру и жёлтое пятно фонаря, стоящего подле. Варравин подошёл ближе. Рядом пугающе шелестел листвой старый клён. Фигура незнакомца молча ждала.

— Кто вы? — спросил Варравин сдавленным от волнения голосом, направляя пистолет на зловещий силуэт.

— Ваше превосходительство, вы меня не знаете… А я грешным делом имею убеждение, что Кандид Касторович Тарелкин унёс с собой в могилу что-то, что вам очень дорого. Не так ли, Максим Кузьмич?

— Положим, что так. В этот момент ветер с болот зловонно подул сыростью, и незнакомец вдруг потянул к Варравину свои руки. Варравин от неожиданности отпрянул в сторону и выстрелил. Фигура упала. После выстрела всё замерло и стихло, казалось, что ветер также притаился. Варравин аккуратно подошёл к могильному кресту, стараясь рассмотреть, кого он подстрелил. И тут позади него, за деревом, хрустнула ветка. Варравин вскинул револьвер и открыл огонь по дереву. Грохот выстрелов, ошмётки коры и ворох падающих листьев. Кладбищенская тишина была разорвана в клочья.

— А-а-а-а! Не нада-а-а-а! — заорал кто-то за клёном, заставив Варравина прекратить стрельбу.

— А ну, покажись!

— Не стреляйте, я выхожу!..

Из-за истерзанного пулями клёна выглянуло бледное лицо Копылова.

— Максим Кузьмич, Ваше благородие, господь с вами, не нервничайте вы так!

— Кто вы?

— Меня зовут Сила… Силантий Калашников, я…

— Что вам от меня надо? — оборвал Варравин. — И что это за человек, которого я подстрелил?

— Опустите пистолет ради Христа!

Варравин опустил пистолет, зловеще блеснувший в свете любопытной Луны, выглянувшей из-за рваных туч.

— Дело в том, что я могу открыть вам некую… э-э… скажем так, тайну, которая вам жизненно важна!

— Продолжайте!..

— Благодарю. Так вот, я подозревал, что место нашей встречи может вызвать у вас, Максим Кузьмич, волнительные состояния, и поэтому вы убили моё пальто на палке…

— Хорошо! Излагайте, что у вас там, только без фокусов!

— Господь с вами, Максим Кузьмич, какие фокусы… Но прежде мне нужны гарантии и… да, без них я не продолжу!

— Я могу вас застрелить!

— Хм, документально я уже мёртв…

— Что-о-о?! — И пистолет в слегка подрагивающей руке Варравина пополз вверх.

— Максим Кузьмич, если вы меня убьёте, то боюсь, что эту тайну мне придётся унести с собой в могилу… Тем более что вы выстрелили в пальто — это раз, а потом ещё пять выстрелов в дерево, итого шесть. Я слышал, как щёлкнул ваш курок, не произведя выстрела. Перезаряжать в такой темноте — это утопия, а значит, я успею скрыться. Поверьте, я подготовился и тщательно выбрал место!..

— Чёрт вас подери!

— Не богохульствуйте, Ваше превосходительство, мы же на кладбище!..

— Хорошо! Что вы хотите, за ваше слово?

— В кармане пальто есть бумага. Я там, так сказать, набросал свои пожелания…

Варравин продолжая держать Копылова на мушке, поставил свой фонарь рядом с «убитым» пальто и, пошарив в карманах, изъял сложенный вдвое лист бумаги. Развернув его, Варравин приблизился к фонарю и прочитал написанное.

— Ого! Вы, Силантий, очень самонадеянный человек…

— Будьте покойны, то, что я вам скажу, стоит этих денег.

Варравин с минуту поколебался, затем осмотрелся по сторонам и кивнул.

— Прошу вас дать слово дворянина.

— Слово дворянина, — сказал Варравин, убирая револьвер и поднимая фонарь так, чтоб видеть глаза говорящего.

Копылов кашлянул, прочищая горло, и сказал:

— Тарелкин жив! И, словно для усиления эффекта сказанного Сила Силычем Копыловым, колокольный звон тягучей поволокой пополз в ночном воздухе.

Рассвет. Погост. Раскопанная могила.

Две фигуры склонились над дешёвым гробом, лежащим на боку. Крышка оторвана и, ощерившись кривыми зубами гвоздей, лежит в стороне. Из гробовой утробы вывалилась кукла, набитая ватой, с ужасным запахом протухшей рыбы. Рыбная тухлятина выпала следом за куклой.

— Спасибо, Силантий, я вам безмерно благодарен! Честно скажу, поначалу я грешным делом решил, что вы стригой!

— Не понял? — сказал Копылов, вытирая вспотевшее от работы лицо.

— Вурдалак! — И Варравин столкнул пустой гроб в свежевскопанную яму.

— Как-с? — переспросил Копылов, сталкивая обратно рыбную требуху и куклу в чёрное зево могилы.

— Вампир, вурдалак, нежить!

— Господи Вседержитель, страсти-то какие!

— Ночью на кладбище что я должен был ещё подумать? А эта ваша странная фраза, что вы уже мертвы…

— Однако вы человек отчаянной смелости, Максим Кузьмич!

— Это действительно того стоило!

— Надеюсь на вашу честность, своё вознаграждение буду ждать в условленном месте…

Варравин кивнул, и они дружно начали закапывать могилу. Потом водрузили грубо сколоченный крест на прежнее место, поклонились друг другу и разошлись.

Жара. Остров Хива-Оа.

Копылов, вальяжно откинувшись на плетёном стуле, в кружевной тени пальм, слушал шум моря. Потом взял половину кокоса, добавил в него водку и, глотнув самодельный коктейль, зажмурился от удовольствия. Затем открыл один глаз и, глядя на художника, который усердно писал затейливую картину, с ленцой в голосе спросил:

— Paul, comment cette image sera-t-elle appelée?

Поль, не оборачиваясь, намешал колер в палитре, сделал сочный мазок и сказал:

— D’où venons-nous? Qui sommes-nous? Où allons-nous?..

Шум моря, крик чаек, бескрайняя бирюза неба и бесконечная бирюза моря…

* — Поль, как будет называться эта картина?

* — Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?..

=0=0=

Создать мир сказки

 

Создать мир сказки по силам только тому, кто сам не утратил способности видеть чудеса и верить в волшебство. К таким удивительным и, что уж греха таить, редким людям относится современная писательница Марина Шапошникова.

Родина Марины — Астраханская область. С детских лет будущая писательница увлекалась литературой. Она много читала, отпуская свою фантазию в полёт, и мечтала, мечтала, мечтала. Позже Марина Шапошникова и сама взялась за перо. Она попробовала себя в разных жанрах: писала любовную лирику, сочиняла юмористические и философские рассказы для взрослых. Но ни одно из этих популярных среди современных авторов направлений не приносило ей того удовлетворения, которое дарило написание детских сказок и стихов, наполненных волшебством и позволяющих стереть границы между реальностью и фантазией.

"Внутреннее ощущение, когда я пишу для детей, не сравнится ни с чем. Это ощущение волшебства, сказки".

 

Несмотря на то, что по роду своей основной деятельности Марина не имеет никакого отношения к воспитанию детей (она работает главным бухгалтером), ей удается чувствовать своего читателя, понимать его психологию, говорить с ним на одном языке и воплощать в жизнь сокровенные мечты и самые смелые, безудержные сны. Подобный талант дан далеко не каждому, а потому неудивительно, что творчество Марины Шапошниковой очень высоко ценится не только целевой аудиторией, но и профессионалами. Писательница является лауреатом многих престижных литературных конкурсов, среди которых "Корнейчуковская премия", "Новые сказки", "От имени любви",  "Русский Stil 2017" и многие другие. В 2017 году она стала лауреатом проекта "#Книга" новокузнецкого издательства "Союз писателей". Её произведения можно прочитать в литературных журналах и коллективных сборниках. Юных читателей ждет немало чудес на страницах сборника стихотворений Марины Шапошниковой "Где зимует лето?" и книги весёлых сказочных историй "Крошка Пелли и её друзья".

"Неизменным остаётся радостное восприятие ребёнком мира, любознательность детей (все они
ужасные почемучки!). Знакомство с книгой является прекрасным способом познания
окружающего мира. Современная детская литература является отражением внутренней
жизни ребёнка, его интересов и потребностей".