Николай Николаевич Туроверов и его эпоха
(К 120-й годовщине со дня рождения Н.Н. Туроверова) 18 марта (30 марта по нов.ст.) 1899 г.
и к 47 годовщине со дня смерти - 23 сентября 1972 г.
Часть II.
«И останется с нами до гроба только имя забытой страны»
И поймёшь, моя родная,
Возвращаяся домой,
Что нет в мире лучше края
Н. Туроверов
К середине 20-х – началу 30-х годов немалое число казаков-изгнанников из Сербии и Болгарии, Чехословакии и Польши постепенно, в основном в целях трудоустройства, перемещаются во Францию.
Франция, страна моей свободы, мачеха весёлая моя…
В начале 1925 года, подав документы для поступления на учебу в Парижский университет, переехал во Францию и Н. Туроверов с женой и маленькой дочерью. Они поселились в Париже, а позднее – в его предместье.
Удивительная пассионарность уроженца Дона не оставляет его и вблизи Сены. Разгрузку вагонов Туроверов ухитряется совмещать с посещением лекций в Сорбонне. А вскоре ему вообще неслыханно везет — он устраивается на работу шофером парижского такси. Таких «счастливцев», как Туроверов, в Париже хватало. Работая шоферами, официантами или уборщиками, «среди своих» эмигранты по-прежнему считались адвокатами, артистами, чиновниками. Многих настигало своеобразное раздвоение личности и стремление жить вчерашним днем. Может, такая участь не миновала бы и Николая Туроверова, но его спасло писание стихов - прекрасное средство, если Бог дал талант.
В 1925 году в г. Париже «Обществом взаимопомощи студентов донских казаков во Франции», где состоял и Николай Туроверов, был издан литературный сборник «Казачий быт» и в нём помещено первое, опубликованное во Франции, его стихотворение «Степь» (цикл).
В конце 1928 года Н. Туроверов поступает на работу в одно из крупнейших в то время парижских финансовых учреждений – банк «Диас». Жизнь постепенно налаживается, становится всё более материально обеспеченной, но вместе с тем, -
…убог житейский опыт
И земной короткий срок.
Вольным пленником Европы
Всё гляжу я на восток.
Много лет спустя, в октябре 1958 года, по случаю 30-летия службы Н. Туроверова в банке «Диас» состоялись организованный администрацией банкет и награждение Туроверова государственной французской наградой, – медалью «За долгую и безупречную службу».
Несколько позднее Н. Туроверов, проживший во Франции почти пятьдесят лет, с признательностью, но и с горечью писал в стихотворении «Франции»:
Жизнь не начинается сначала.
Так не надо зря чего-то ждать;
Ты меня с улыбкой не встречала
И в слезах не будешь провожать.
У тебя свои, родные дети,
У тебя я тоже не один,
Приютившийся на годы эти
Чей-то чужеродный сын.
Кончилась давно моя дорога,
Кончилась во сне и наяву,-
Долго жил у твоего порога
И ещё, наверно, поживу.
Лучшие тебе я отдал годы,
Всё тебе доверил, не тая,-
Франция, страна моей свободы –
Мачеха весёлая моя.
1938
Осмысливать жизнь в стихотворных строчках стало его привычкой с 21-го года. В 1928-м появился первый поэтический сборник — «Путь». Последующие четыре носили одно и то же аскетическое название «Стихи» и увидели свет в 37-м, 39-м, 42-м и 65-м годах. Уже первая книга показала — миру явился поэт, какого он ещё не знал.
О дебютном сборнике одобрительно высказались литературные мэтры русской эмиграции. «Важно то, что у молодого поэта есть что сказать своего и что он находит часто свои образы и свои темы. В «казачьих» стихах Туроверова приятно чувствуется укорененность в родной почве», — писал Глеб Струве, попутно хваля новоявленный талант за «мужественное приятие мира и тяжелой беженской судьбы». Н. Туроверов удостоился похвалы Георгия Адамовича, отметившего его пластический дар и «способность округлять, оканчивать, отделывать без манерности, — одним словом, чутье художника». Ивану Бунину понравилась в новом коллеге «неподдельная прямота, лишенная нарочитого упрощения».
За Туроверовым быстро закрепилась слава «Бояна казачества» — из-за основной темы, к которой с неизменной верностью обращалась его муза. Не только публикации, но и устные выступления сделали его необычайно популярным среди соотечественников, живущих вдали от родины и исступленно мечтающих о возвращении.
Еще один известный поэт русского Парижа, донской казак Владимир Смоленский писал о Туроверове: «Главная особенность стихов Туроверова, по-моему, та, что, читая их, чувствуешь: - весь путь русской поэзии после золотого Пушкинского века прошёл мимо этих стихов. Туроверов – прямой наследник Пушкина (я говорю, конечно, о стиле, а не о силе таланта)…»
А много лет спустя, в 1984 году Г. Струве, словно перекликаясь с оценкой В.А. Смоленского, отмечал: «Стих Туроверова скупой и точный, в духе пушкинской традиции. Он зорок и умеет увиденное сжато и верно изобразить. С той же чёткостью, с которой он видит и изображает родную Донскую область, умеет он передать впечатления от чужих земель».
«Отчизна, не твой ли я голос услышал в парижской ночи?»
За пять долгих десятилетий, проведённых на чужбине, прошла на начальном этапе весьма нелёгкая жизнь, насыщенная борьбой за выживание, многочасовым, подчас просто непосильнымтрудом, а позднее – многими, как радостными, так и горестными событиями, но и верой,-
Всё иссякнет – и нежность, и злоба,
Всё забудем, что помнить должны,
И останется с нами до гроба
Только имя забытой страны.
В 20 - 30-е годы донской поэт много пишет. Его стихи и поэмы, а также статьи и очерки регулярно публикуются в газетах и журналах «Казачьи думы» (Болгария), «Родимый край», «Казачий журнал», «Станица» (все во Франции), «Казачий сполох» (Чехословакия). Есть его публикации и в ряде парижских общероссийских изданиях. Но главным в его творчестве остаётся поэзия.
И что бы и как бы ни писал Н. Туроверов о приютившей его Франции, его помыслы и стремления души неизменно связаны с родной землёй, покинутой Родиной. Вот он описывает Париж в одноимённом стихотворении:
Опять, опять на Елисейских
Полях стоишь ты одинок.
Течёт, в охране полицейских,
Машин стремительный поток,
Течёт, бензинным ветром вея.
На взгорье – Арка, и в пролёт
Сквозит, торжественно синея,
Великолепный небосвод –
Триумф чужих великолепий,
Наполеоновский полёт…
И вдруг ход его мыслей резко изменяется:
А где-то там – родные степи,
Кубань течёт, казак поёт,
Казачка внемлет его песне;
И вот, назло небытию,
С тем казаком поёшь ты вместе,
Поёшь про Родину свою,
И по полям в закатном блеске,
Пугая всех, как некий чёрт,
Идёшь в малиновой черкеске
По направлению Конкорд.
Образ Родины и неослабевающая память о ней постоянно сопровождают его на чужбине:
Как счастлив я, когда приснится
Мне ласка нежного отца,
Моя далёкая станица
У быстроводного Донца,
На гумнах новая солома,
В лугах душистые стога,
Знакомый кров родного дома,
Реки родные берега.
И слёз невольно сердце просит,
И я рыдать во сне готов,
Когда вновь слышу в спелом просе
Вечерний крик перепелов,…
Его нескончаемая сыновняя любовь к родному донскому краю проявляется во всей своей глубине в многочисленных стихах о Родине. Его поэтическое перо, подобно кисти художника-мастера живописует родную степь и донскую природу, православную жизнь казаков, картины из истории Дона и повседневную жизнь казачьих станиц.
Тоскую, горю и сгораю
В чужой непривольной дали,
Как будто не знал и не знаю
Родной и любимой Земли.
Но нужно ль кого ненавидеть
За то, что досталося мне
Лишь в юности родину видеть,
Скача на горячем коне,-
Чтоб помнить простор да туманы,
Пожары, разбои и кровь
И, видя ненужные страны,
Хранить неземную любовь…
С глубокой грустью он представляет себе своё возвращение домой, что встретит он там, и кто его ждёт?
Домой приеду только к ночи,
И будет темен отчий дом,-
Ни ожидания, ни встречи,-
Каким невероятным сном
Покажется мне этот вечер,
Когда у ветхого крыльца,
Последние теряя силы,
Я буду тщетно звать отца,
И мне молчанием могилы
Ответит запертая дверь,
И незнакомые соседи
Услышат крик моих потерь
На пустыре моих наследий…
(«Возвращение», 1930)
Мысли о Доне и России не оставляют его так же как и прежде, но возвращение все чаще предстает несбыточной мечтой, а любовь к родине приобретает эпитет «неразделенная».
Я знаю, не будет иначе.
Всему свой черед и пора.
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
(«Родина»,1930)
Не признавшая сына мать-родина — вот навязчивый кошмар зрелого Туроверова. Что касается настоящих родителей поэта, то они бесследно сгинули после его отъезда - то ли в лагере, то ли в ссылке. Следов их он так и не смог найти, хотя долго искал.
Синеглазая фуражка Атаманского полка
Интенсивность жизни Николая Николаевича была очень далека от среднестатистической. Ему не хотелось, чтобы зарубежное казачество, привычно поругивая Запад, ограничивалось распеванием фольклорных песен в многочисленных «русских ресторанах» с однотипным названием «Донские волны». Эмигрантской апатии он противопоставил деятельный патриотизм.
Именно Туроверов взял на себя заботу о чудом сохранившемся при исходе из России архиве Атаманского полка. Он разыскивал новые материалы и документы, сам покупал их на аукционах и, в конце концов, открыл в собственной квартире музей полка.
В неизбежный день прощанья
Положите мне на гроб
Синеглазую фуражку
Атаманского полка
И прадедовскую шашку
С лентой алой темляка.
При музее атаманцев содержалась уникальная библиотека русской книги XVI – XX столетий и ценнейшая коллекция русской старины, собранная генералом Дмитрием Ознобишиным и насчитывавшая свыше десяти тысяч томов и гравюр.
Поэт Туроверов стал составителем сборников «Казачьи песни» и «Наполеон и казаки». Последний считается библиографической редкостью. В 1937 году он инициировал создание парижского «Кружка казаков-литераторов», а после войны — «Казачьего союза», который помогал донцам устроиться на чужбине: обзавестись новыми документами, поступить на работу, переехать в другую страну. Почти 20 лет был редактором журнала «Родимый край».
В 1936-1937 годах Н. Туроверов принимал активное участие в подготовке и проведении в г. Париже имевшей громкий резонанс во многих странах мира и по сей день считающейся одной из лучших в XIX – XX столетиях выставок о великом русском поэте – «Пушкин и его эпоха», посвятив памяти поэта стихотворение, -
Задыхаясь, бежали к опушке.
Кто-то крикнул: устал, не могу.
Опоздали мы. Раненный Пушкин
Неподвижно лежал на снегу.
Слишком поздно опять прибежали –
Никакого прощенья нам нет,
Опоздали, опять опоздали
У Дантеса отнять пистолет.
Снова так же стояла карета,
Снова был ни к чему наш рассказ,
И с кровавого снега поэта
Поднимал побледневший Данзас.
А потом эти сутки мученья,
На рассвете несдержанный стон,
Ужасающий крик обреченья
И жены летаргический сон.
Отлетела душа, улетела,
Разрешила последний вопрос,
Выносили друзья его тело
На родной петербургский мороз.
И при выносе мы на колени
Становилися прямо в сугроб.
И Тургенев, один лишь Тургенев
Проводил самый близкий нам гроб…
1937
Избалованный впечатлениями Париж ахал на организованных Туроверовым выставках «Казаки», «Суворов» и даже «1812 год».
В октябре 1939 г. в Париже открылась выставка, посвящённая 125-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова, в организационный комитет которой в качестве секретаря входил Н. Туроверов, на которого была возложена не только справочная работа, но и «…сбор всех экспонатов», -
Лермонтов
Через Пушкина и через Тютчева
Опять возвращаюсь к нему, -
Казалось, не самому лучшему, -
Мы равных не видим ему.
Только парус белеет на взморье
И ангел летит средь миров;
Но вот уже в Пятигорье
Отмеряно десять шагов.
Не целясь Мартынов стреляет,
Держа пистолет наискось.
И нас эта пуля пронзает
Сквозь душу и сердце – насквозь.
1946
В розоватом мареве пустыни под ружьём стоящий легион
Начавшаяся в 1939 году Вторая мировая война не обошла стороной, хотя и по-разному, практически всех российских изгнанников.
Подъесаул Н. Туроверов добровольцем зачисляется во Французский Иностранный легион,-
Наш иностранный легион –
Наследник римских легионов, -
уже после войны, в конце 50-х годов, вновь и вновь вспоминая,-
Любимый, но всё-таки странный,
Приснившийся Франции сон,-
А свой, и не свой: Иностранный
Единственный Легион, -
командуя эскадроном 1-го кавалерийского полка легиона, Н. Туроверов почти два года сражается в Африке. В конце 1941 года он возвращается во Францию.
Под впечатлением этих военных лет родился прекрасный стихотворный цикл «Легион», -
Всё равно, куда судьба не кинет,
Нам до гроба будет сниться сон:
В розоватом мареве пустыни
Под ружьём стоящий легион.
Много позже, в 60-е годы в своих письмах известному поэту казачьего зарубежья , донскому казаку, Н.А. Келину, Н. Туроверов писал: «…Вы спрашиваете о Легионе? Да, я был в нём добровольцем во время последней войны, - не усидел. И не жалею… В легионе я был на особом положении: с конём и вестовым,- остались лучшие воспоминания об этой моей добровольщине…»
…Грохотали якорные цепи,
Чайки пролетали, белизной
Мне напоминающие кепи
Всадников, простившихся со мной…
И эти «лучшие воспоминания» не покидали его многие последующие годы и десятилетия, -
Африка, неведомые тропы
Не вернут меня уже к тебе.
Стану снова пленником Европы
В общечеловеческой судьбе.
Тебе не страшны голод и пожар
Вернувшись во Францию, Н. Туроверов внимательно следил за трагическими событиями Второй мировой войны, особенно после нападения нацистской Германии на Советский Союз. Безусловно, всей душой он был на стороне свой исторической Родины и верил в её победу, -
«1942»
Тебе не страшны голод и пожар,
Тебе всего уже пришлось отведать,
И новому ль нашествию татар
Торжествовать конечную победу?
О, сколько раз борьба была невмочь,
Когда врывались и насильники и воры, -
Ты их вела в свою глухую ночь,
В свои широкие звериные просторы.
Ты их звала, доверчивых собак,
В свои трущобы, лютая волчица,
И было так, и снова будет так,
И никогда тебе не измениться.
С этим стихотворением Н. Туроверова словно перекликаются строки из написанных им в 1941-1942 годах «Гражданских стихов», -
…И не проси пощады у возврата, -
Забывшим родину – пощады нет!
Пощады нет тому, кто для забавы
Иль мести собирается туда,
Где призрак возрождающийся славы
Потребует и крови, и труда,
Потребует любви, самозабвенья
Для родины и смерти для врага.
В 1944 году в стихотворении «Товарищ» Н. Туроверов обратился к своим «незнакомым российским братьям» с указанием на исторические ошибки и с призывом к единству действий во имя Отчизны – Исторической и Национальной России,-
Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за отчизну умереть?
Стихотворение-исповедь Н. Туроверова – это донская трагедия, художественно изображённая с другой, противоположной стороны. До того ярко и волнующе отражены в ней чувства и чаяния тех русских, которые многие десятилетия считались врагами (Советской России – А.Ж.). Однако перед Отчизной и перед Богом они ведь, на самом деле, врагами не были. Но кто с нашей, «красной» стороны сразу после Гражданской войны смог это понять – так, как понял это и сказал об этом Н. Туроверов в стихотворении «Товарищ», в какой-то степени пророческом, обращённом не только к своему прямому противнику, но и к нам, ныне живущим? Жаль только, что этот страстный, шедший из глубины исстрадавшейся души, призыв был услышан в России только почти через пятьдесят лет, и, к сожалению, пока далеко не всеми!
Моя милая казачка, черноокий ангел мой
Закончилась II Мировая война. Вновь начинается налаживание нелёгкой, теперь уже послевоенной жизни. Николай Туроверов много работает над своими произведениями и активно участвует в литературной и общественной жизни.
В 1947 г. Н. Туроверов принимает на себя руководство правлением «Казачьего союза», созданного в 1926 году. Он возглавлял его вплоть до 1958 г., несмотря на большую загруженность на работе и активную литературно-художественную и публицистическую деятельность. Все эти одиннадцать лет Н. Туроверов при возможности, особенно во время ежегодных отпусков, выезжал в другие города и населённые пункты Франции, где имелись казачьи станицы и хутора, для докладов, собеседований с казаками и чтения своих стихов.
В 1950 г. Н. Туроверов понёс тяжёлую утрату – 25 апреля умерла его жена, донская казачка Юлия Александровна Туроверова, урождённая Грекова, о которой в 1939 г. журнал «Станица» (г. Париж) писал: «…красивая, декоративно эффектная Ю. А. Туроверова», -
Моя милая казачка,
Черноокий ангел мой.
В стихотворении «Серьги», посвящённом «Ю.А. Т-вой», поэт любуется своей «милой казачкой», -
Что ж мне делать, коль прошлым так пьяно
Захмелела внезапно душа,
И в полночных огнях ресторана,
По-старинному так хороша,
Ты сидишь средь испытанных пьяниц,
Дочь далёких придонских станиц,
И пылает твой смуглый румянец
Под коричневой тенью ресниц.
Все последующие годы жизни Н. Туроверова в день смерти Юлии Александровны на её могиле, на кладбище Сент-Женевьев де Буа, служилась панихида. Кончина любимого человека и преданного друга не могла не найти отражение в его поэтическом творчестве. В стихотворении «Разлука» овдовевший поэт как бы подводит итог их совместной жизни, -
Смерть не страшна: из праха в прах, -
Ты подождёшь, друг милый,
Меня в молчаньи и цветах
Супружеской могилы.
Кому-то надо подождать:
Господь решает просто,
Кто должен раньше отдыхать
В земном раю погоста.
………………………………………
И купол церкви голубой
Плывёт воздушным шаром…
Какой покой! Друг дорогой,
Мы прожили недаром.
Никакого горя, никакого гроба, -
Только бы до встречи поскорей дожить.
Хорошо, что вместе так прожили оба,
Как на этом свете никому не жить.
Не говорить и не писать, не думать,
А только сердцем чувствовать, что ты
Вот здесь, вдали от городского шума,
Со мной глядишь на деревянные цветы,…
Всё тот же воздух, солнце…О простом,
О самом главном: о свиданьи с милой
Поёт мне ветер над крестом,
Моей уже намеченной могилой.
Свежие комментарии