В 1840-м году общая ситуация на Кавказе ухудшилась до критического уровня. На Черноморской береговой линии пали форты Лазаревский и Вельяминовский, обессмертил себя гарнизон Михайловского укрепления, в котором сражался Архип Осипов. Наибы, мудиры и мюриды Шамиля изо всех сил сколачивали для своего имама единый имамат с единой армией, отправляясь в самые удалённые от Чечни и Дагестана кавказские земли, в том числе и на Черноморское побережье. Отчасти им в этом помогал голод, прокатившийся по Кавказу, погружённому в войну.
Оголодавшее население гораздо охотнее шло в войско. К тому же был введён запрет на торговлю с русскими, что ввергало в голод ещё больше.
В самой Чечне и соседних землях Шамиль смог собрать войско, в которое входили представители почти всех племён, родственных народов и кавказских обществ региона. Теперь даже его политический вес вырос, ведь он мог, пользуясь рекрутированными из разных мест мюридами, называться правителем этих племён и обществ хотя бы в чисто популистском смысле. Всё больше аулов вольно или невольно принимали шамильских мюридов у себя, глядя, какой статус приобретали выходцы из их аула рядом с имамом.
Учитывая серьёзность положения, генерал Павел Христофорович Граббе, командующий войсками Кавказской линии и в Черномории, в октябре 1940-го года лично прибыл в Грозную. В крепости он принял на себя командование над отрядом Галафеева, который, по мнению Граббе, оказался недостаточно результативен. Правды ради стоит отметить, что заслуженный генерал Галафеев в самом деле не предпринимал крупных походов вглубь «имамата Шамиля», опасаясь потерять солдат в абсолютно неизведанных ими землях.
Павел Христофорович Граббе
В октябре 40-го, когда Граббе готовил новую экспедицию, Лермонтов писал Алексею Александровичу Лопухину (приведено в сокращении):
Вскоре после этого скромного послания поручика Михаила Юрьевича с его «охотниками» прикомандировали к кавалерии под командованием князя Голицына, входившей в состав нового экспедиционного отряда. Уже к 27-му октября подготовленный к походу Павлом Христофоровичем отряд вступил в Малую Чечню. Здесь необходимо несколько уточнить: понятия Большая Чечня и Малая Чечня часто встречаются в дореволюционных источниках. На деле же Большая Чечня – это районы, расположенные по правому берегу реки Аргун вплоть до Аксая, а Малая Чечня – это регион левобережья Аргуна, включая горную часть и Надтеречного района. Хотя это весьма расплывчатые границы.
Граббе решил полностью покончить с мятежными аулами, которые оказывали, опять же, вольно или исподволь, поддержку Шамилю. Поэтому, пройдя через уже знакомые по Валерику гойтинские и гехинские леса, отряд взял штурмом и уничтожил хозяйственные и жилые постройки в аулах, уцелевших после Галафеева.
Князь Владимир Сергеевич Голицын, командующий кавалерией в той экспедиции, был ещё и другом Лермонтова. Правда, позже у них произошла размолвка. По одной версии, из-за дамы, как это часто бывает. По другой версии, во время устройства публичного бала для местного общества в Пятигорске Голицын бросил фразу «здешних дикарей учить надо». Естественно, Лермонтов, командующий отрядом, отчасти состоящим из этих самых «дикарей», смолчать не смог. Однако об офицере Михаиле Юрьевиче Голицын отзывался всегда с большим уважением.
Вот что Владимир Сергеевич написал, вспоминая ту экспедицию:
Владимир Сергеевич Голицын
С первых же дней экспедиции Михаил Юрьевич буквально ворвался в войну. На пути отряда 27 октября встал аул Алды. Едва население мятежного аула приметила войска, как началось спешное отступление, но мюриды, жившие там, не собирались просто робко покинуть насиженные места. За собой отступающие гнали скот, т.е. провизию для мятежных войск. Сначала «лермонтовский отряд», видимо, по привычке действовавший впереди основных войск, отрезал стада от населения аула. Когда мятежники помянули утраченное имущество, они бросились в лесную чащу, надеясь, что «охотники» за ними не последуют. Но Лермонтов со своим отрядом атаковал лес, вступив в отчаянную рукопашную схватку, чем обратил в стремительное бегство оставшихся в живых мюридов.
28 октября на горизонте показался гойтинский лес, т.е. естественное препятствие, которое с большой вероятностью могло быть укреплено противником с целью создания засад и всевозможных ловушек. Неприятные ожидания оправдала охотничья команда поручика Лермонтова. Они первыми вошли в лес и обнаружили ожидаемые командованием завалы. Вместо удара «в лоб» Михаил Юрьевич стремительным маневром обошёл позиции противника и ударил по ним с правого фланга и отчасти с тыла. Таким образом, «лермонтовский отряд» выбил обороняющихся из завала и выдавил на открытую местность, где «охотники» окончательно уничтожили противника.
Отдельно следует отметить 30-е октября, когда судьба вернула Лермонтова к месту боевого крещения – на реку Валерик. И снова Михаилу Юрьевичу и его отряду пришлось отчаянно маневрировать меж рекой, открытой местностью и лесной чащей. В итоге «охотникам» удалось отрезать отступление неприятельского отряда в лес и, пользуясь замешательством, уничтожить большую часть противника. Лишь немногим конникам мюридов удалось бежать в тот день.
Лермонтов со своими "абреками"
Поход завершился 6 ноября, когда отряд вернулся в Грозную. Генерал Галафеев, несмотря на деятельное участие Граббе в делах отряда, всё ещё оставался непосредственным командиром Лермонтова, поэтому отпустил поручика на время в Ставрополь. В Ставрополе Михаил Юрьевич, пускай и ненадолго, смог погрузиться в дружескую болтовню в негласном «офицерском клубе» в гостинице «Найтаки», где по традиции встречались знакомые братья по оружию со всего Кавказа.
Но уже 9 ноября командующий Граббе готовил новую экспедицию. На этот раз в Большую Чечню. И опять же с тем же пылом «лермонтовский отряд», который к моменту вступления ещё в Малую Чечню насчитывал уже около сотни сабель, действовал и в Большой Чечне. Штурмом были взяты аулы Маюртуп (Майртуп) и Аку-юрт, уничтожена кормовая база для кавалерии мюридов.
Вышеупомянутый князь Голицын писал о Михаиле Юрьевиче:
Являясь командиром кавалерии отряда, тогда ещё полковник, князь Голицын даже подал генерал-адъютанту Граббе представление о награждении поручика Лермонтова золотой саблей «За храбрость». Однако, как и ранее, представление начальству показалось просто фантастикой, посему легло «под сукно».
Лермонтов на казачьей заставе (почтовая открытка, изданная к юбилею поэта)
Видимо, при дворе всё ещё были живы воспоминания о дуэли с Барантом и о стихе Лермонтова «Смерть поэта», в котором офицер от души прошёлся по клевретам Пушкина и откровенным поклонникам европейских стран. Ещё при первом представлении генералом Галафеевым Лермонтова к награде за бой у Валерика император не только его не удовлетворил, но даже возмутился, цитирую, «что поручик Лермонтов при своем полку не находился». Это правда, т.к. всё время на Кавказе Лермонтов официально входил в состав прославленного Тенгинского полка. К тому же император добавил требование: «…дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо на фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку». Конечно, понятие «фронт» в данном случае имело несколько иное значение. К счастью, это требование благодаря канцелярской волоките загонит Лермонтова в казармы гораздо позже.
К тому же, пока Лермонтов со своими «абреками» носился по Кавказу под пулями неприятеля, в столице его не забывали. Супруга французского посла Мария Жозефина де Барант, т.е. мать того самого Баранта, из-за дуэли с которым императорский двор и послал Лермонтова на Кавказ, писала своему мужу по поводу Михаила Юрьевича:
Столь милая забота об отпрыске по факту является банальным доносом, т.к. Александр Христофорович Бенкендорф в то время являлся главой Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Проще говоря, Мария Жозефина просила мужа наушничать на русского офицера самому начальнику политической полиции, дабы тот ограничил свободу Лермонтова.
20-го ноября, когда начал перелетать первый снег, а перевалы уже надели внежные белые папахи и потому были крайне труднопроходимы, чеченский отряд завершил экспедицию и вернулся в Грозную. Отряд был распущен на время зимней непогоды, и Лермонтов устремился в Ставрополь. Находился поручик в самом меланхоличном настроении, в зелёной тоске. Не секрет, что поэт давно стремился отчаянным геройством заслужить отставку, чтобы заняться любимой им поэзией и литературой в целом. Но надежды эти таяли с каждым днём, потому что даже представления на награждения шли под сукно раз за разом. Впереди его ждала встреча последнего в его жизни Нового года и Рождества. В 1841-м его жизнь трагически прервётся.
Последние полгода жизни Лермонтова полны мифов, разночтений и всевозможных теорий лермонтоведов. Поэтому автор попытается вычленить из этого вороха мнений только свидетельства и ряд ярких фактов, описывающих непонятую гордую натуру великого поэта и блестящего боевого офицера Михаила Юрьевича Лермонтова.
После окончания боевых действий в Чечне 1840-го года ввиду наступления зимней стужи Лермонтов на некоторое время уехал в Пятигорск, а оттуда по настоянию начальства и личному требованию императора «состоять в полку налицо» отправился в станицу Ивановскую (восточнее Темрюка и Славянска-на-Кубани). Лермонтов уже тогда более явственно осознал, что императорский двор готов сгноить его в казармах. Даже спорную «свободу» воевать в горных схватках в Чечне у него стараются отнять. Всё это сказалось на душевном здоровье Михаила.
Вот как встречу с ним описывает Николай Иванович Лорер, участник славных военных походов генерала Вельяминова:
Позже они подружатся – такие парадоксы для Кавказа скорее правило. В казармах полка Лермонтов стал медленно погружаться в гнетущую рутину военного быта захолустного форпоста необъятной империи. Наравне со всеми офицерами он дежурил по штаб-квартире полка, проводил дознания и писал рапорты. Чтобы хоть как-то разнообразить обыденность, Лермонтов даже отметился юмористическим стихотворением, написанным в защиту офицеров, на которых жаловалось станичное правление за их любовь ходить к друзьям в гости по плетням огородов, дабы не утонуть в грязи станичных дорог.
Несмотря на то, что стихотворение мигом полюбилось коллегам, отношения между офицерами и Лермонтовым сложились напряжённые. Его обида за заслуженные ордена, которые он никогда не получит, за ненависть к его персоне со стороны императорского двора выливалась в острые фразы, скрытность и общую злобность. Однако последний Новый год своей жизни Лермонтов встретит именно в кругу тенгинских офицеров Ивановской станицы. Тогда же Константин Данзас, сосланный на Кавказ за участие в дуэли Пушкина в качестве секунданта со стороны Александра Сергеевича, выхлопотал Лермонтову назначение в одну из рот своего батальона. 31 декабря 1840-го года приказом по полку №365 Михаил Юрьевич был зачислен налицо в 12-ю мушкетёрскую роту.
Наконец, 14 января Лермонтов получил разрешение на некоторое время явиться в Санкт-Петербург. Сам поэт считал, что это разрешение было дано ему благодаря заступничеству бабушки. Правда, Елизавета Алексеевна Арсеньева просила прощения внуку, но на это император согласия не дал. Скорее всего, разрешение прибыть в столицу Лермонтов получил благодаря ряду факторов: тут и прошение бабушки, и бесконечные представления кавказского командования к награждению Михаила, и литературная слава поэта, продолжавшая расти.
Вот как описывал свои злоключения в Петербурге сам Лермонтов в своём письме Дмитрию Сергеевичу Бибикову, товарищу по службе на Кавказе, с которым он в Ставрополе жил под одной крышей (приведено в сокращении):
В Петербурге Лермонтов в итоге задержался дольше дозволенного – не два, а три месяца. Возможно, судя по письму, ему удалось добиться возвращения своего в Чечню. Таким образом, 9 мая поручик прибыл в Ставрополь. Здесь официально было дано подтверждение, что Михаила отправляют на левый фланг Кавказской линии, т.е. поэт возвращается к генералу Граббе. И, видит Бог, если бы он прибыл к Граббе, влившись в ряды очередной военной экспедиции, у него по парадоксальным законам Кавказа было бы больше шансов пережить 1841-й год. Но всё сложилось иначе…
Дорога на Пятигорск
По дороге в штаб генерала Граббе Лермонтов тяжело заболел лихорадкой. Доктора, осмотревшие поручика, настаивали, чтобы он остался ненадолго в Пятигорске. Командование дало своё разрешение на задержку офицера по медицинским показаниям. Пятигорские медики были ещё более безапелляционны в своих выводах после осмотра Михаила Юрьевича – «одержим золотухою, цинготным худосочием, сопровождаемыми припухлостью языка и ломотою ног». Несмотря на двадцать горячих минеральных ванн и прочего, Лермонтову лучше не стало. Врачи констатировали: «Приостановка лечения и неблагоприятные условия бивачной жизни могли повлечь пагубные последствия для здоровья».
Лермонтов остался в Пятигорске на лето. Пользуясь внезапным отдыхом, Михаил Юрьевич погрузился в поэзию. В Пятигорске увидели свет такие стихотворения, как «Тамара», «Сон», «Морская царевна», «Пророк», «Выхожу один я на дорогу» и другие. Несмотря на то, что Лермонтов всё чаще появляется в обществе, по написанным в этот период стихам видно, что он необычайно одинок. К тому же его острословие ничуть не угасло. Таким образом, ссылка, которой не было конца, порой напускная бравада и едкость острот, одиночество – всё это вело к трагическому финалу.
Николай Лорер так описывал будущего соперника Лермонтова на дуэли — бывшего майора Николая Мартынова:
Облечённый, а быть может, проклятый гениальностью и острым чутьём, Лермонтов, который к тому же был блестящим боевым офицером, не мог пройти мимо такого франта, не почувствовав доли фальши. Тем более что Михаил Юрьевич сам командовал «охотничьей» командой, в состав которой входили и горцы, чтобы иметь право на более личный взгляд на подобное позёрство.
Пятигорск в XIX веке
Таким образом, на званом вечере в доме Верзилиных Лермонтов снова начал острить по поводу вида Мартынова, называя его насмешливо «homme à poignard», т.е. «человек с кинжалом». Мартынов, в самом деле, вечно носил с собой за поясом кавказскую каму, будь то бал или ужин. Боевое оружие в такой ситуации казалось театральной бутафорией, поэтому такие едкие замечания вывели наконец Мартынова из себя. Бывший майор бросил фразу, что найдёт способ заставить поручика замолчать. На это Михаил Юрьевич спокойно ответил, что пусть лучше действует, а не сотрясает воздух, намекнув также, что от дуэлей он никогда не бегал.
В итоге вечером 15 июля (по стар. ст.) 1841-го года у подножия горы Машук сошлись Лермонтов и Мартынов. Выстрел бывшего майора оказался точным. Пуля прошла навылет под сердцем, мигом убив великого поэта.
Автор не станет вникать в подробности самой дуэли. Ведь даже даты схватки в различных источниках разнятся: Лорер указывает 17 июля, издание «Тенгинский полк на Кавказе» вовсе указывает июнь месяц и т.д. Однако сути это не меняет. Величайший поэт России пал не в бою, а из-за «позора мелочных обид» и холодного безразличия и даже мстительности императорского двора. Это подтверждается всем тем, что произошло в Пятигорске и высшем обществе после смерти Лермонтова.
Вот как Николай Лорер вспоминал тот трагический день, когда узнал о гибели поэта:
Через два дня после гибели Лермонтова при стечении невиданной ранее в Пятигорске толпы начались похороны. В тот момент в городе присутствовали представители всех полков, в которых Михаилу Юрьевичу довелось служить или бывать «в делах». Его гроб несли Николай Лорер от «тенгинцев», Александр Тиран от лейб-гвардии Гусарского полка, Александр Арнольди от Гродненского полка, а Сергей Безобразов — от Нижегородского драгунского. Хоронили Лермонтова в предгорье Машука, одетого в мундир офицера Тенгинского полка. Позже, правда, прах по просьбе бабушки был перезахоронен в Тарханах.
Через две недели, словно злая насмешка волокиты нашего чиновничества, из Петербурга пришло уведомление, что император отказал Лермонтову в награждении его орденом Святого Станислава 3-й степени за храбрость, им проявленную в экспедиции 40-го года и за бой при Валерике.
Первая могила Лермонтова в Пятигорске
Ещё более оскорбительным фактом стало «наказание» участников дуэли. В то время за участие в подобном поединке, особенно повлекшем смерть, наказывали чрезвычайно жёстко. К примеру, Данзас, бывший на дуэли просто секундантом, первой инстанцией был приговорён к смертной казни, и лишь позже эту меру заменили на кавказскую ссылку, в которой он показал себя превосходным офицером и чтил честь своего друга Пушкина до конца жизни. Что же ждало Мартынова и секундантов? Фактически ничего.
Николая Мартынова, которого по закону должны были казнить, разжаловали, приговорили к 3-месячному аресту на гауптвахте и сослали… в Киев. Через пару лет этот франт женился на миленькой полячке и переехал в свой собственный дом в Москву как ни в чём не бывало. Секундантов же решили не наказывать вовсе, посчитав, что время, проведённое ими под арестом на гауптвахте, и будет считаться «наказанием». Это, видимо, было следствием вмешательства государя, чья фраза о поэте «туда ему и дорога» быстро стала известна в народе.
Гора Машук
Так закончилась славная служба великого поэта и офицера Михаила Лермонтова. И сейчас мало кто знает о сражении у Валерика, ещё меньше знают о блестящем фланговом манёвре «лермонтовского отряда» кавалерии в гойтинском лесу и отчаянную атаку у аула Алды. Не будет преувеличением считать, что Михаил Юрьевич — один из недооценённых гениев русской поэзии и абсолютно забытый кавказский офицер.
Свежие комментарии